Выслушав Торопливого, самка хитро сощурилась и расплылась в довольной улыбке.
— Дорогой юноша, я непременно тебя отблагодарю, — пообещала она и прервала связь.
Остаток ночи прошел незаметно… Торопливый раз за разом просматривал полученную запись, где Желанная представала настолько несчастной жертвой, а Сумрак настолько зловредным маньяком, что оторопь брала… Просматривал и думал: а не совершил ли он серьезную ошибку? Гнев узнает, и Сумраку влетит так, что врагу такого не пожелаешь… И Торопливый будет в том повинен. Хотя, а кто Сумрак Торопливому? Друг, что ли, чтоб его жалеть?
Дежурный в который раз запустил обращение Желанной, с середины, с самого драматичного момента. Боги, да эта самка была прирожденной актрисой...
-…она совсем еще юная девушка, это был ее первый Сезон. После того, что он с ней сотворил, дочь больше не выходит из комнаты, она стала бояться окружающих! И ни один высокородный самец на нее больше не взглянет с этих пор… Умоляю, как только может умолять мать, накажите изувера! — с этими словами Желанная очень натурально пустила слезу и тяжко вздохнула.
Торопливый в нерешительности пошевелил жвалами, затем выключил запись и больше к ней не возвращался.
Выждав необходимые полчаса после подъема, требующиеся каждому воину для того, чтобы привести себя в порядок, он направился прямиком к Гневу. Дежурному в порядке исключения дозволялось подниматься на уровень Вожака для доклада. Торопливый немного нервничал, пытаясь предугадать, как лидер встретит его – как ни странно, очень многое зависело от того, в каком эмоциональном состоянии тот поднимется со своего ложа. Кроме того, глава клана был умен, он мог раскрыть обман, заметив беспокойство подчиненного. Впрочем, на этот случай у Торопливого был резервный план: бесхитростно свалить все на коварного Матриарха, а самому прикинутся простачком. Он даже мысленно специальную речь отрепетировал...
Однако Гнев с утра оказался в весьма хорошем расположении духа. Он даже по-отечески ласково поговорил с молодым воином, осведомился, спокойно ли прошла ночь, очевидно, надеясь получить утвердительный ответ… Что ж, предстояло подпортить ему настроение.
— Вожак, тебе нужно кое-что увидеть, — Торопливый начал издалека.
…Сперва Гнев не поверил. Он прокрутил запись несколько раз, пока сомнения окончательно не развеялись. Великая Мать — она и реквизиты свои передала… И Сумрак на его корабле только один имелся… Но как же такое было возможно? Неужели, этот деликатный и обходительный с самками юнец мог такое вытворить? Хотя… В тихом да омуте… Учитывая, что он до нынешнего года пропускал все Сезоны… А потом так неожиданно сорвался… Молодняк поговаривал, что он накануне последнего брачного периода был чрезвычайно агрессивен. Кто знает, что творилось в его больной голове в то время? Так что, да, мог… Как ни прискорбно это осознавать, мог. Боги! А Гнев ведь еще недавно доверил этому извращенцу Матриархов!
Настроение испортилось окончательно. Вожак негодующе зарычал и в сердцах треснул кулаком по столу. Торопливый потихоньку вышел из отсека. Через минуту был объявлен срочный сбор клана.
«Умоляю, накажите изувера!» — после этих слов запись оборвалась, и в зале повисло долгое молчание. Сумрак, до сего момента недоумевавший, за что его поставили перед всем строем, теперь с отвисшими мандибулами потрясенно вглядывался в погасший экран, не в состоянии вымолвить и слова. Это был шок. Глубокий и внезапный. Как будто камнем из-за угла по голове прилетело. Как будто земная твердь под ногами разошлась. Как будто небо рухнуло.
Тишину нарушил Вожак. Его голос был грозен, тон не предвещал ничего хорошего.
— Сумрак, сын Грозы, признаешь ли ты пред лицом клана свою вину в содеянном? — рявкнул Гнев, и его глаза сверкнули как оранжевые искры в обрамлении угольно-черных век.
— Нет, — тщетно пытаясь выровнять дыхание, хрипло сказал Сумрак и прямо поглядел на Вожака. — Я не совершал того, в чем меня обвиняют.
— То есть, ты отрицаешь, что Греза, дочь Великой Матери Желанной, взята тобой в гарем? — уточнил Гнев, хмурясь.
— Этого не отрицаю. Греза — моя. Но я не брал ее силой и не прятал, — собрав остатки самообладания, отвечал, как можно более спокойно воин. Но внутри его просто трясло — от ужаса и негодования.
— Как же это вышло, проясни, будь добр, — саркастически осведомился Вожак.
— Это был ее собственный выбор, — сердце оборвалось и потом застучало словно бы через силу, с перебоями. Кто мог поверить его словам? Сумрак даже сам еще не до конца верил, что Греза так поступила…
— Да разве достойная самка могла принять подобное решение? — в ярости всхрапнул Вожак, и в строю зашелестели одобрительные реплики, но Гнев сердито зыркнул на воинов, и те мигом замолчали.
— Но так и было, — возразил Сумрак, тем не менее, осознавая, что сейчас любое сказанное им правдивое слово будет воспринято как жалкая попытка вранья.
— И ты сейчас смеешь нагло лгать в глаза своему Вожаку? Ты смеешь оспаривать слова Великой Матери? — все больше зверея, проревел Гнев и сделал угрожающий шаг в сторону опального воина. Первые ряды невольно попятились. Сумрак остался стоять на месте, глядя в лицо Вожаку и чуть разведя жвала. Его все равно уже ничто не могло спасти, так хоть встретить свою участь достойно…
— Я не лгу, мой Вожак, но оспаривать смею и буду, — вдруг с неожиданным хладнокровием ответил сын Грозы. Что-то в ту секунду перемкнуло в измученном, мятущемся разуме Сумрака, заставив покорно смириться с тем, что его неминуемо ждет... Не мог он смириться лишь с несправедливым обвинением.
— У тебя нет такого права! — оборвал его Гнев, почувствовав в голосе подчиненного неприятную для него жесткость. Сейчас он быстро выбьет из юнца весь его гонор!
— Пятьдесят ударов кнутом за твое постыдное деяние и еще двадцать за твою дерзость, — таков был вынесен приговор. Огласив его, Гнев тут же язвительно добавил: — И благодари богов, что Великая Мать не стала настаивать на кастрации!
Это было больше, чем Сумрак когда-либо получал за раз… Но сейчас пугающие цифры не значили для него ровным счетом ничего. В голове до сих пор отдавалось многократным эхом нелепое, низкое обвинение, противопоставить которому молодой воин мог лишь свое честное слово… Слово низкорангового охотника, против слова Великой Матери… Просто смешно…
— Сегодня ты понесешь наказание за само преступление, — продолжал тем временем Вожак. — День у тебя будет на осознание. Завтра же ты вновь предстанешь здесь пред своими товарищами, и твоя грива будет срезана до основания, после чего ты отправишься на нижнюю палубу. Так будет выказано презрение клана и мое в тебе разочарование, сын Грозы. Сдать награды!
Двигаясь отрешенно, как во сне, Сумрак, повинуясь приказу Вожака, снял с гривы все кольца и передал их стоящему подле Гнева Халцедону. Вид Помощника был бесстрастен, впрочем, как и всегда. Сколько он уже видел таких…
С этого момента ранг Сумрака официально был понижен до Неокропленного.
— А теперь снимай доспехи и одежду. Полностью, — безжалостно распорядился Вожак.
Сумрак покорно исполнил и это, побросав на пол элементы брони, а затем стянув с бедер ткань и швырнув ее сверху. Клан наблюдал за всем действом молча и, казалось бы, невозмутимо. Но смесь осуждения, тревоги и сочувствия ощутимо витала в воздухе: Сумрак сейчас находился в таком положении, какого страшился любой охотник, не зависимо от возраста и статуса. Воины стояли, не шевелясь, и безмолвно созерцали, как обнаженный собрат, невероятным усилием подавляя дрожь, отходит к широкой колонне и опирается на нее, низко склоняя голову. Как напрягается его и без того густо шрамированная спина, и как Вожак медленно и неумолимо приближается к несчастному, распуская свернутый в кольцо двухметровый кнут, сплетенный из жестких кожаных ремней и тонкой гибкой проволоки.
Первый же удар, обрушившийся на плечи воина, рассек его крепкую загрубевшую шкуру, словно тонкую мембрану, и заставил содрогнуться всем телом, до скрежета сжимая зубы. Не смотря на пронзившую его дикую боль, Сумрак не издал ни звука. Гнев глухо зарычал и замахнулся снова. Жало кнута соскользнуло по пояснице, выкусив частицу плоти. Третий удар пришелся на середину спины, и поперек нее легла длинная кровавая полоса. Сумрак через силу вдохнул, и его когти судорожно скрипнули по гладкой поверхности колонны. Четвертый удар прочертил глубокий след вдоль его позвоночника.
