Загадка остолбенела. Формальное обращение? От ее единственного, пусть и повзрослевшего сына? Что же такое Гроза сделал с ним… Что сделал с ее милым мальчиком этот ненавистный и жестокий кочевой охотничий уклад?
— Сумрак, милый, я так долго этого ждала… — ее голос дрогнул, и Загадка потянулась к нему, но самец внезапно ушел от ее объятий. Загадка нахмурилась, сделала еще один шаг в его сторону и крепко стиснула сына, прижав к себе и погрузив жвала в его гриву. На этот раз Сумрак остался неподвижным.
— Как ты вырос, — прошептала мать, не отпуская его. — Ты стал еще больше похож на отца. От тебя уже пахнет взрослым самцом… И еще пахнет… Чужими самками… Значит, ты уже…
— Мать, мне почти пятьдесят*.
— Как летит время…
Она ненадолго оторвалась от сына, чтобы лучше его рассмотреть. Воспользовавшись паузой, Сумрак начал говорить:
— Я пришел, чтобы…
— Пойдем ко мне, милый! — перебила его Загадка. — Ты мне все подробно расскажешь. Ты, наверное, голодный, покормить тебя?
— Матушка, у меня мало времени, вечером я должен быть в колонии.
— Ну, пойдем, пойдем скорее! — заторопилась она и потащила Сумрака на третий этаж, в свои роскошные покои. Там, устроившись на широком ложе, застеленном узорчатыми покрывалами тончайшей работы, Главная самка вновь раскрыла ласковые объятия. Сумрак секунду поколебался, затем приблизился к матери и опустился перед ней на колени, обхватив ее за талию и уткнувшись головой в ее грудь. Загадка положила одну руку на его загривок, а другой начала тихонько поглаживать по голове. Так они просидели достаточно долго, не разговаривая, а лишь безраздельно ощущая друг друга и все еще не совсем веря в реальность происходящего…
Загадка с горечью смотрела на сгорбившуюся перед ней спину молодого воина. В его юные годы шрамов на ней было едва ли не больше, чем у отца. Кислота Священной Дичи выжгла кожу на левом плече — от ключицы до лопатки; несколько крупных рубцов были явным напоминанием о минувших битвах, более многочисленные, но бледные свидетельствовали о неоднократных порках, а целая сеть тонких свежих отметин была явным следствием недавнего близкого общения с противоположным полом.
Мать осторожно отодвинула гриву на бок и провела рукой по грубому ожоговому рубцу — чешуя как таковая на нем отсутствовала, вместо нее были мельчайшие неровные роговые образования, характерные для мест с восстановленной кожей. Страшно было представить, сколько ее любимому сыну пришлось вытерпеть, ступив на нелегкий путь воина… Сколько боли испить, сколько страхов побороть… Сумрак в полной мере испытал на себе все ужасы, от которых она так мечтала его уберечь, к которым не готовила.
В глазах Загадки блеснули слезы. Ее единственный сын, ее дорогой мальчик, ласковый и добрый любитель сказок на ночь, всей душой привязанный к дому и матери малек… Ничто не смогло оградить его от этой проклятой мясорубки, в которой год за годом бесславно пропадают сотни ни в чем неповинных юнцов. Ни материнская забота, ни мольбы, обращенные к богам. Ей так хотелось дать ему какой-то выбор, так хотелось защитить… Но только что могла противопоставить самка многовековым кровавым традициям самцов? Здесь, в гареме, ее слово было законом, но для воинов представляло собой лишь пустой звук. Даже для любимого Грозы, собственноручно обрекшего их сына на столь жестокие муки…
Почувствовав, как странно замерла мать, Сумрак поднял голову и вопросительно заглянул ей в глаза. Загадка быстро смахнула рукой несколько предательских капель.
— Отец не говорил мне, что ты был тяжело ранен, — вздохнула она.
— Он не хотел волновать тебя, — сказал самец, поднимаясь. — Тем более, я ни разу не получал действительно серьезных повреждений. Знаю, выглядит не очень, но это все следы поверхностных ран, не стоит из-за них так переживать.
Он говорил неправду, но чем еще было успокоить мать?
Загадка встала вслед за ним. По ее лицу невольно пробежала судорога, когда материнский взгляд скользнул по рваным рубцам от лезвий на животе Сумрака.
— Матушка, я пришел просить твоего благословения.
Глава гарема насторожилась. Сын стоял перед ней, опустив голову и ссутулившись, его мандибулы слегка отвисли, словно самец хотел что-то сказать, но никак не решался, а взгляд уперся в пол. Положив руки ему на плечи, Загадка тихо попросила объяснить.
— В этом году я отправляюсь на Большую Охоту, объектом для которой выбрал «Остров». Это станция… — начал было он, но тут Загадка, не дав сыну договорить, отшатнулась с возгласом, исполненным страха. Сумрак поднял на нее глаза и увидел на любимом лице выражение крайнего ужаса. Мать беспомощно раскрыла дрожащие жвала и только медленно покачивала головой, словно не желая верить услышанному.
— Я знаю, что такое «Остров», Сумрак, — с трудом выговорила она и резко прикрыла лицо руками, будто этот жест мог защитить ее от суровой действительности.
— Матушка, это почетная миссия… — попытался продолжить объяснения самец, но вновь был прерван уже гневным возгласом родительницы:
— Это заведомо провальная, смертельная миссия!
Сумрак почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Он начал разговор неверно, он что-то сделал не так… Мать была близка к истерике. Это могло плохо кончиться.
— Матушка, я обещаю, что выживу и вернусь победителем! — воскликнул он, отчаянно пытаясь докричаться до Загадки, стремительно уходящей в знакомое ему с детства состояние прострации, делающее ее полностью безразличной к чужим словам и заставляющее слышать лишь собственные.
— Лучше обещай мне, что не полетишь туда! — самка широко раскрыла глаза, неожиданно вперившись в сына обезумевшим взглядом, и схватила Сумрака за руки. Самец оторопел. С минуту они стояли так и с напряжением взирали друг на друга. Загадка вцепилась в предплечья юнца, неосознанно сжимая свою хватку все сильнее и глубоко вонзая когти в его кожу; от полученного потрясения она перестала соображать…
Внезапно со стороны Сумрака послышалось тихое урчание, доверительная трель безграничного спокойствия, какую можно было услышать лишь от уверенного в себе и полностью расслабленного самца. Загадка вновь поменялась в лице, на этот раз приобретая недоумевающее выражение. Медленно она отпустила руки сына и перевела дух.
— Я полечу туда, мать, — негромко, но с каменной твердостью в голосе сказал Сумрак. — С этого года я владелец гарема, и мне нужно достойно оправдать свое право на продолжение рода. Свою цель я выбрал, намерений я не изменю. От тебя я прошу лишь благословения. Ты никогда для меня ничего не жалела, так не откажи же сейчас в такой малости…
Загадка снова горько покачала головой, затем крепко обняла сына и прошептала:
— Я даю тебе свое благословение, Сумрак, сын Грозы. Оно останется с тобой, и пусть твоя рука будет сильной, а копье удачливым. Пусть Высшие силы приглядывают за тобой и ограждают от опасности, ибо ты идешь в проклятое место…
Она разомкнула руки и отступила, а Сумрак низко поклонился и проговорил:
— Не бойся, дорогая матушка, проклятья не действуют на тех, кто в них не верит.
*Я не считаю нужным заморачиваться тем, скольким дням равен год у Хищей и так далее. Здесь, как и везде, я использую общепринятые земные меры и понятия, то есть, свой возраст Сумрак назвал по земным меркам, а как там на самом деле, я не знаю. Если принять как данность, что до двухсот Хищи спокойно доживают (ну больше, увольте, не могу представить), то получается, что Зоя примерно правильно определила его возраст в пересчете на человеческие года: около двадцати пяти.
Комментарий к Глава 3. Следы минувшего Навеяло: «Deep Forest» – «River Of Souls».
Иллюстрация “Сумрак с маменькой- 2”: https://gvatya.tumblr.com/image/166854655163
====== Глава 4. Проводник ======
Сумрак возвращался на клановое судно с тяжелым сердцем. Первоначально думавший, что, увидев мать еще раз и наконец объяснившись с ней, почувствует долгожданное спокойствие, самец теперь понимал, как глубоко заблуждался. Желаемое благословение он получил, спору нет, и попрощался с Загадкой самым достойным образом… Но каким же горьким оказалось это прощание! В ту далекую роковую ночь, Гроза, вырвав сына из материнских объятий, не дал Загадке и Сумраку даже лишней минуты, скорее всего, верно полагая, что данная минута может перерасти в часы или даже дни трагического расставания. Внезапное потрясение помогло обоим пережить эту душевную боль, заглушив ее, как обморок отсекает физические страдания. Но сейчас, растревоженная новой встречей, боль пробудилась, и вся ее мощь, что несколько десятилетий чутко дремала на самом дне сознания, вылилась наружу. Только теперь ни Загадка, ни тем более Сумрак уже не могли себе позволить отдаться нахлынувшим эмоциям. Молодому воину оставалось лишь догадываться, что чувствовала его обожаемая матушка, когда он пришел проститься с ней, возможно, уже навсегда, оправляясь на столь опасную Охоту, что после нее строить какие-то планы на дальнейшую жизнь было почти бессмысленно… Сам он внутренне истошно выл, напрягая гортань и изо всех сил сжимая челюсти, чтобы только не проронить в реальности ни звука, ибо последний обращенный к нему материнский взгляд возникал перед глазами Сумрака, стоило хотя бы на мгновение смежить веки. Когда-то он поклялся себе, что не отправится на суд Черного Воина, покуда не увидится напоследок с матерью. И вот пришел тот день, когда им довелось вновь встретиться и сказать друг другу те самые слова… Они до сих пор оглушительным звоном отдавались в голове Сумрака, сопровождая не желающий покидать его материнский образ: «Прощай, я всегда буду помнить и любить тебя». Для обоих это означало лишь одно: теперь воин смог дать себе разрешение погибнуть.
