Стояла спокойная, сухая зимняя ночь. Прозрачный дым поднимался к потолку юрты и утекал в круглое отверстие - тооно, сейчас забранное решеткой-даахан. Воздух наверху был горячим, но от земли тянуло сильным холодом - не спасал даже дощатый настил, обитый войлоком. Отца перетащили поближе к очагу - там было теплее. Он лежал, мокрый и красный, под тремя оленьими шкурами, и непривычно молчаливая мать сидела в его ногах. Порой она откидывала эти шкуры, подтягивала к себе поближе котелок и меняла отцу травяные припарки, которые должны были вытянуть из него болезнь. Припарки не работали. Отец умирал.

  Весной я пойду в подпаски к Эркену, отцовскому умчи - двоюродному брату, и буду работать на него до пятнадцати лет. Дальше меня заберет шаман Дамдан с Утиного острова - ему как раз нужен ученик. Все было уже обговорено. Домой я вернусь взрослым человеком. Я буду слепой, полубезумный, как все шаманы, и стану ходить с палкой, вырезанной из кости мамонта. Сестра к тому времени наверняка станет чьей-то женой и матерью. Она позабудет обо мне, я позабуду ее, а мать... думаю, к тому времени умрет и она.

  Я шумно вздохнул, жалея себя, и уставился в огонь.

  - Мама, я закончила, - сказала Харлан, моя старшая сестра.

  Она вымачивала войлок в корытце с кислым табачным молоком. Запах табака отпугивал вшей и мошкару, вдобавок протравленный войлок не гнил.

  - Хорошо, - безучастно сказала мать.

  - Развесить надо, чтобы подсох, - напомнила Харлан.

  - Потом. Эсен, - обратилась ко мне мать. Я встрепенулся. - Сходи к шаману на реку и попроси траву тулях. Он знает, что это такое. Она вырастает на пепле и пахнет огнем. Скажи, что потом мясом долг отдадим.

  - Да, мама, - я поднялся.

  Надев стеганый дэгэл из овчины и натянув валенки-гутулы, я откинул полог юрты и соскользнул в прохладный мрак. Зимы в Меркит Ховдэ красивые, но жестокие и колючие, как сердце Ухин - девушки-луны. В лицо мне бил колкий ветер, а ноги по колено увязали в снегу, блестящем и хрустком. Поплотнее запахнув дэгэл, я быстро прочитал молитву духам, и зашагал по проселочной дороге, мимо курившихся юрт и утепленных загонов, где стоял во мраке скот.

  Шаман Чимит-Арзалан жил на берегу быстрой, никогда не замерзающей реки Улян, возле плотины, перегородившей течение. Шамана мы видели только зимой. Летом мы кочевали по всему Меркит Ховдэ, то приближаясь вплотную к Рыжим горам, за которыми начиналась выжженная зноем Халха, то уходя далеко на север, к Бледной Шкуре. Шаман общался с духами и знал множество секретов. Старый нойон Банзар приказал выстроить для Чимит-Арзалана каменный дом на правом берегу Уляна, и с тех пор зиму мы проводили под бдительным присмотром шамана. Он отгонял от нас злые метели и врачевал раненых, принимал тяжелые роды, лечил скотину, если хорошо платили, и давал новорожденным имена, приманивающие удачу - но редко, под настроение. Дать хорошее имя - трудная задача.

  Я обогнул утес и оказался на темном, бесшумном берегу Уляна. Река быстро несла свои тяжелые смолистые воды, скользя во тьме, как змея меж камней. Дом шамана стоял немного выше по течению. Из квадратного отверстия в крыше струился дым. Я остановился и громко позвал хозяина.

  Шаман вышел не сразу. Он показался на пороге, высокий и жилистый, в жестком, обшитом костью дэгэле, с волосами, собранными в пучок на затылке - и спросил, зачем я пришел. Я ответил, и шаман неохотно впустил меня внутрь.

  - У меня гости, ара-ойхон,- буркнул он. - Посланцы самого нойона! Сиди смирно и не надоедай им вопросами, а лучше вообще помалкивай. Мне надо заглянуть на ледник, все запасы там. Скоро вернусь.

  Забывшись, я кивнул, и шаман проворно вырвал у меня волос со лба. Я вскрикнул, а Чимит-Арзалан рассерженно погрозил мне узловатым пальцем:

  - Сколько раз тебе говорил - не кивай, дурак! Это гневит духов! Хочешь в конец их разозлить?

  - Нет, - угрюмо произнес я.

  Шаман ушел, а я вошел в дом и трижды поклонился уголку духов. Надо же как-то их умилостивить, чтобы не гневались. Гости насмешливо наблюдали за мной. Их было двое - мощный мужчина, с широченной грудной клеткой и руками в обхвате как моя голова, по-халхински усатый и бритый налысо, одетый роскошно, с двумя кривыми мечами на алом шелковом поясе - и сидевшая на сундуке-арын девочка в нарядном полушубке, с не по возрасту толстой косой, несколько раз обвитой вокруг плеч. Она была очень красива, и я смутился.

  - Привет, - сказала девочка. - Как тебя зовут?

  - Эсен, - ответил я, переминаясь с ноги на ногу.

  - Моего отца звали Эсен, - сообщила она. - Он был меркит, как и ты.

  Заметив, что я замерз, девочка снисходительно произнесла:

  - Можешь к очагу сесть.

  Я сел на войлок, поджав ноги. От очага шел жар, и я вспотел. Халхинец извлек один из своих мечей и начал неспешно полировать его каменным точилом. Я уставился на собственные колени, не зная, что сказать.

  - Меня зовут Намджил, - важно произнесла с сундука девочка. - Я - ильбэш.

  - Ведьма?

  - Да! - подтвердила она.

  Никогда не видел ведьм. Они не водились в Меркит Ховдэ. Говорят, ведьмам для ведовства нужны свирепые вулканы и раскаленное солнце, а у нас этого не было.

  Намджил сидела и с нетерпением ждала новых вопросов.

  - Так вы правда от нойона приехали? - спросил я.

  - Нет, - ухмыльнулась Намджил. - Мы приехали вместе с нойоном! Он сейчас в юрте на том берегу, отдыхает. Мы скоро пойдем охотиться на Олгой-Хорхоя!

  Мои глаза полезли на лоб.

  Олгой-Хорхой...

  Исполинский бог-червь, один из сорока четырех темных тенгри. Он оковал своими кольцами землю, чтобы пожрать, но дева-луна Ухин со скуки хлестнула его стальной плетью, и Олгой-Хорхой, съежившись, в страхе уполз обратно в Рыжие горы. Отец часто рассказывал эту историю перед костром. Он был онтохошином-сказителем, и побывал за свою жизнь во всех землях, где люди любили песни.