Первую открытую стычку между людьми и Птицами спровоцировали привычки последних устраиваться на ночлег. В администрацию посыпались жалобы на то, что Птицы не дают никому спать и гадят на крышах. Люди стали натягивать над домами и водосточными трубами электропровода, по которым пускали ток.
Месть Голубей свершилась одним ранним вечером, когда улицы заполнила гомонящая толпа. План был простым, наглядным и хорошо скоординированным. Потом люди уклончиво именовали его Великим Потопом, потому что событие было не из тех, которые можно открыто обсуждать в приличном обществе.
Количество сект все увеличивалось, и возможно, самой странной была группа, которая наотрез отказывалась пользоваться антигравитационными поясами. Время от времени мы мельком видели понурые фигуры, сидевшие на бетонных парапетах заброшенных шоссе. Обычно они проводили время, выискивая друг у друга паразитов. Они красили коричневой краской все тело, за исключением интимных частей — эти светились ослепительно-красным. Секта называла себя Гамадрилами. Наверное, эти типы чего-то недопоняли в грандиозном замысле.
И разумеется, как везде, где имеются большие скопления народа, неизбежно случались трагедии. Иногда престарелую Птицу хватал инфаркт прямо в воздухе, и тело уносило по ветру в голубые просторы. Отказавший во время полета пояс нередко становился причиной гибели владельца. Когда в округе начались первые заморозки, многие птицы из тех, что постарше, падали от холода со своих насестов. Бедняги мужественно играли свои роли до самого конца, и рассвет частенько заставал их в ритуальной позе «мертвой птицы»: на спине и с задранными к небу ногами.
— Все хорошее когда-нибудь кончается, — изрек доктор Пратт как-то вечером, когда с деревьев падали ржавые листья. День выдался довольно хлопотным, поскольку в наш двор одна за другой прибывали десятки стай, чтобы изъявить почтение бабуле. В воздухе было разлито чувство неизбежного финала, словно все события подходили к своему апогею, за которым следует спад.
— Нас ждет грандиозный спектакль, — заметил доктор репортеру.
— Ожидается такой слет Птиц, какого еще не знала страна. Бабуля обратится к собравшимся на Большой Слет.
— Скорее бы все это кончилось, — озабоченно вставила мать. — Не думаю, что бабуля сможет долго выдерживать такие морозы.
Я пошел пригласить Пандору на Большой Слет, но ее не было дома. Я уже хотел было вернуться, но заметил чудовищное существо, примостившееся на заборе позади дома. Ярко-зеленое, если не считать серых кругов вокруг глаз и ослепительно-желтых волос, оно, не мигая, уставилось на меня на манер рептилии.
Но это оказалась не рептилия, а Пандора.
— Кто этот хорошенький мальчик? — произнесла она.
На следующий день бабуля слетела с дуба, вцепилась в мамин шарф пальцами ног и дернула что было сил, объявив тем самым открытую войну отцов и детей.
— Отпусти, спятившая старая идиотка! — завопила мать. Но бабуля установила пояс на максимальную скорость и быстрым поворотом обмотал шарф вокруг щиколоток. Другой конец был обернут вокруг шеи матери и заправлен за воротник пальто. Мать, беспомощно болтая ногами, оторвалась от земли. Вопли немедленно перешли в сдавленные хрипы. Отец едва успел обхватить ее колени, и бабуля с разочарованным визгом обнаружила, что вновь снижается. Но тут дедуля, наблюдавший за происходящим с неподдельным интересом, взвился в небо и схватил бабулю за руки, объединив тем самым энергию двух поясов.
Ноги отца оторвались от земли. К этому времени мама трепыхалась между ними в позе повешенного: руки бессильно болтаются, голова свесилась набок, язык вывалился изо рта, лицо — багрово-фиолетовое. Уразумев, что дело плохо, я подпрыгнул и поймал щиколотки отца. Послышался короткий резкий треск рвущейся ткани, и мы беспомощной грудой рухнули на землю: мать сверху, я внизу, отец посредине. Бабуля и дедуля взлетели вместе с добычей на дуб и принялись рвать зубами свою половину шарфа. Отец размотал с шеи матери вторую половину. Мать еще дышала.
— Удивительно! — заметил доктор Пратт.
— Кровожадные монстры едва не задушили мою жену, а он называет это удивительным! — возмутился отец.
— Нет… взгляните на носорогов.
— Ну? Эти психи жрут шарф. Что тут удивительного?!
— Они его не едят! Если присмотреться, то можно заметить, что они его рвут. И подумать только: самка вплетает лохмотья между ветками! Классический пример витья гнезд.
Действие его слов было мгновенным и смертоубийственным. Отец подскочил, схватил доктора Пратта за горло и, принявшись трясти, как тряпичную куклу, возопил:
— Любой дурак знает, что птицы вьют гнезда только весной!
Разумеется, у отца просто расшатались нервы. На следующий день он извинился. Но к тому времени Птицы вили гнезда по всему городу. При этом использовалось такое разнообразие материалов, что во многих случаях на результаты их стараний было приятно посмотреть. Местная редакция «Ньюспокит» объявила конкурс на «Гнездо, где бы я был наиболее счастлив ворковать со своей подругой», но при этом относилась ко всему происходящему как к забавной шутке, хотя некоторые жители, которых насильно раздели прямо на улице, придерживались иного мнения. У Птиц ничего не пропадало даром. Их гнезда представляли собой поистине изощренные творения, созданные из всего, что можно было украсть: пальто, рубашек, брюк, бельевых веревок, галстуков, слуховых устройств и даже париков.
— Феномен гнездования имеет двойное значение, — вещал доктор Пратт собравшимся репортерам. — С одной стороны, мы наблюдаем желание имитировать инстинктивные модели поведения своих крылатых собратьев. С другой — имеются несомненные признаки… как бы это сказать… агрессии по отношению к земным созданиям. Птицы, на свой лад, конечно, пытаются сказать: присоединяйтесь к нам. Будьте естественными. Сбрасывайте одежды сами. Иначе мы сделаем это за вас.
— Не считаете ли вы, что они сексуально ущербны? — спросил репортер.
— Наоборот, сексуально раскрепощены.
Птицы доказали его правоту на следующий день, когда начали совокупляться по всему небу.
Это стало величайшей сенсацией со времени Великого Потопа. Извивающиеся фигуры заполнили небеса, и родителям пришлось запирать детей дома и задергивать шторы. Да и для любви выдался чудесный денек: солнце пригревало увлажненную потом плоть, жаркий не по сезону воздух звенел криками восторга.
Птицы реяли, взмывали в вышину, делали «свечки», гонялись друг за другом и, встречаясь, немедленно совокуплялись. Искусственно созданные барьеры видов были отброшены, и Орел сливался в экстазе с Зябликом, Малиновка — с Альбатросом.
— Совершенно очевидная визуальная притча, — заключил доктор Пратт. — То есть…
— Заткнись! — прошипела мать. — Заткнись, заткнись, заткнись!
— И все это затеяла одна полоумная старуха! — взревел отец. — Она совсем спятила. Совершенно полоумная, и давно пора это признать.
— Правда, чистая правда, — зарыдала мать. — Она помешанная, совершенно безумная, вот уже сколько лет! От старости совсем из ума выжила, и все же продолжает заполнять эту штуку из Департамента покоя, вместо того чтобы, как всякая порядочная старуха, спокойно дожидаться фургона!
— Зима наступает, — вмешался доктор Пратт, — и мы стали свидетелями символического сохранения видов. Только взгляните на эту милую молодую Крачку, ту, что над моей головой! Завтра Птицы, возможно, вернутся на землю, но в чревах самок надолго сохранятся воспоминания об этом великолепном сентябре!
— Она грязная старая идиотка! Сумасшедшая! Я сама видела, как она ела корни прямо из земли. А что, по-вашему, она сотворила со Сверхвежливым Официантом? Запрограммировала его на самые грубые ругательства и наполнила кухню самоклеющимися печеньями!
— Неужели?
И тут первая тень сомнения легла на лицо доктора Пратта. Лидер Птиц не в себе?
— А когда по визиофону позвонили из игрового шоу и задали чепуховый вопрос насчет того, какими искусствами владеет знаменитая старушенция, так вместо того, чтобы обеспечить семью на всю жизнь, она сделала такую мерзость, что и сказать неприлично, и все это пошло в эфир. Весь город смеялся над нами!
