В этом и заключалась разница между нами.

Чарлсворт был коллекционером. Он всегда носил с собой книжечку, изданную как будто специально для него, — там числился любой корабль, который мог бы приземлиться в каком-нибудь из портов Земли. Книжка была выпущена при содействии всех крупных компаний и большинства мелких и предназначалась только для специалистов. Чарлсворт, однако, добыл контрабандный экземпляр и, когда видел любой корабль, заглядывал в свою книжку. Если корабль раньше не попадался, он отмечал его зеленой галочкой и был безумно счастлив. Смотреть на него в такие минуты было одно удовольствие. Так же, как и я, он с интересом следил за грохочущими дюзами корабля, идущего на посадку, но едва ему удавалось идентифицировать гостя, весь его интерес перемещался на печатную страницу. Его крысиное личико было сосредоточенно, он тщательно проверял свой список. В большинстве случаев разочарованно хмурился, резко захлопывал книжку и начинал задумчиво пинать ногой какой-нибудь камень. Я понимал, что это тупиковая страсть: отметки в книжке размножались, как зеленые водоросли, а счастливые моменты случались все реже. Заглядывая через его плечо, я мог в пределах нескольких месяцев определить, когда ему придется либо бросить свое увлечение, либо застрелиться.

Окрестности убежища тоже обрели свою собственную историю. Мы с Чарлсвортом были не единственными энтузиастами, собиравшимися здесь по выходным, и со временем разговоры в нашей компании стали приобретать ностальгическую окраску, когда мы начинали вспоминать, например, неудачную посадку «Виктории» («Первый шаг») прошлой осенью или похождения Стагга, который уже забросил это увлечение и перестал ходить с нами в космопорт. Восхождение Стагга к славе было недолгим, но памятным, настолько памятным, что высокую стальную конструкцию рядом с убежищем стали называть не иначе как Башней Стагга! Непосвященному могло показаться, что это обычная водонапорная вышка, но для нас она была Башней Стагга и всегда будет.

От основания башни до бака на высоте сорок футов шла стальная лестница. После полудня, когда нам уже немного надоедало следить за кораблями, мы устраивали на лестнице соревнования: кто спрыгнет с большей высоты. Кажется, рекорд принадлежал Чарлсворту, обладавшему «титановыми» нервами, — что-то около пятнадцати футов. Никому не приходило в голову взбираться выше, тем более прыгать. Эти подвиги совершали лишь богоподобные механики из Пасифик-Нортвест.

Но Стаггу не нравился Чарлсворт, и он решил во что бы то ни стало отобрать победу у своего соперника. Чтобы выполнить задуманное, он для храбрости выпил, но немного, иначе бы мы заметили и дисквалифицировали его. Собственно говоря, мы и сами узнали эту подробность лишь на следующий день, когда директор колледжа произнес свою знаменитую речь «Остерегайтесь челноков».

В то воскресенье после полудня Стагг подошел, поздоровался, затем молча повернулся к лестнице и неторопливо полез вверх.

С тех пор я успел узнать, какие шутки с памятью может выкинуть спиртное. Стагг глядел в небо и, я думаю, просто не осознавал, как высоко уже забрался. Он долез до самого трудного участка, где лестница переходит на стенку бака, остановился, обернулся и приготовился прыгать. Когда до него дошло, что до земли тридцать футов, он буквально застыл от страха. Мы подбадривали его криками, и Чарлсворт даже швырнул пару камней, со звоном отскочивших от стенки бака рядом с головой Стагга, но все было бесполезно. У него сдали нервы, и он намертво вцепился в лестницу.

Однако «мгновение славы» еще не пришло. Немного посовещавшись, мы решили послать за помощью и отправили самого младшего из нашей группы, Уилкинса, известить власти. Уилкинс, однако, побежал прямо домой. Когда на следующий день во время своего выступления директор предложил членам группы выйти вперед и назваться, Уилкинс по-предательски остался на месте. Мы, правда, тоже не вышли, но Уилкинс был виноват вдвойне. Удвоенная ложь не становится правдой — как с ужасным постоянством твердит моя матушка.

Мы ждали около часа, а белый как мел Стагг таращился на нас сверху. И земля вокруг, и башня то и дело вздрагивали при взлете челночных кораблей. Неожиданно в нашу сторону свернул красный служебный автомобиль, и мы, мгновенно преодолев туннель, оказались за проволочным забором.

Люди в форменной одежде посмотрели на нас, посовещались, а затем один из них стал подниматься по лестнице, успокаивая и ободряя Стагга. В голосе его звучала невероятная симпатия и рассудительность. Стаггу нечего волноваться. Стаггу незачем смотреть вниз. Стаггу надо продержаться всего секунду, тогда его новый друг будет рядом, и все будет в порядке.

Стагг отреагировал просто и выразительно. Когда человек поднялся и протянул руку к его лодыжке — улыбаясь, успокаивая и уверяя его, что спустя минуту он уже забудет об этой истории, — Стагга стошнило.

Утро было по-декабрьски холодным. По запущенному бетонному полю я шел навстречу своим воспоминаниям. Бетон потрескался, осел, из трещин, словно гной, проступила трава, но водонапорная башня еще стояла. И здесь же стояли корабли. Когда я проходил под приземистым корпусом «Рандеву-3», с ржавого коричневого дна на меня упало несколько колодных капель воды. Чуть дальше, в стороне от других, высился «Вулкан». Окинув в который раз взглядом могучие дюзы, я отошел и обернулся, чтобы еще раз восхититься классической обтекаемой формой корабля, никогда не перестававшей потрясать мое мальчишеское воображение.

Без сомнения, в те дни мы сублимировали таким образом подростковые эмоции, хотя в невинности нашей нам казалось, что мы восхищаемся космическими кораблями.

Впрочем, не всегда наши желания сублимировались полностью. Однажды днем в начале июня мы с Чарлсвортом остались, как это у нас называлось, «на смотровой», одни. Только что в буре огня, грохота и неописуемо сладких запахов выхлопа приземлился паром с торгового корабля «Крестоносец». Чарлсворт на него даже не взглянул. Он видел паром много раз. Он рассказывал мне о катере номер четыре «Организации Хедерингтона», — единственном катере, принадлежащем галактической корпорации, который еще не был отмечен в его книжечке. Хотя я тоже не видел это судно, я не был особенно заинтересован, но Чарлсворт жил ожиданием дня, когда приземлится «Хедерингтон» номер четыре.

Мы были одни, я считал за счастье просто видеть корабли и дышать запахом космопорта, но Чарлсворт был неспокоен. Я думаю, даже он стал понимать, в какой тупик завело его увлечение, а может быть, он просто вошел в иной возраст. Помню, в тот день мне подумалось, что, наверно, парень вырос из увлечения космическими кораблями и неизбежно настанет час, когда вид взлетающего челнока не тронет его душу. Тогда, думал я, он по-настоящему перейдет в ряды взрослых с их чуть теплыми увлечениями и помешательством на работе, успехе, женщинах, со всеми их унылыми оттенками скуки.

Можно, видимо, сказать, что в тот день мне в голову впервые пришла мысль о женщинах.

Чарлсворт исступленно бубнил, во всех деталях предвкушая свой восторг при посадке «номера четыре». Я стоял на пятой ступеньке Башни Стагга. По необъяснимой причине мой взгляд оторвался от безукоризненных контуров «Крестоносца-2» и передвинулся на бугристый выгон за забором. К своему огорчению, я увидел, что в нашу сторону движутся две девчонки. Вокруг них крутился большой черный зверь. Даже с такого расстояния я узнал королеву девятого класса Аннет Ларуж и ее фрейлину Риту Коггинс. Они заметили меня, свернули и пошли через кустарник к туннелю под проволочным ограждением.

— Ларуж идет, — перебил я Чарлсворта. — И Банни.

— Зачем?

— Какого дьявола мне знать?

— Ради Христа, спрячемся, Сагар.

— Они меня видели.

— Ну и что? Наплевать. Нечего здесь девчонкам делать. Это... неправильно. Они будут мешаться.

Я был с ним совершенно согласен. Позже я часто сталкивался с подобной точкой зрения в мужских клубах. Здесь нет ничего личного, нет даже обобщенного мужского шовинизма, все просто: людей определенного склада нельзя допускать до деятельности, которая их не касается и не может интересовать. По чистой случайности к «людям определенного склада» относятся лица противоположного пола.