Ответ его потонул в реве неожиданно включенных двигателей. Экскаватор дернулся, наклонился и съехал с платформы на каменистый грунт. Развернулся со скрежетом гусениц и пошел вверх по склону. Из кабины на нас молча смотрел Джеф.

Работа началась.

В этот день я ушел часов в пять. Гриффитс остался под моросящим дождем, наблюдая, как рабочие налаживают прожекторы. На службу заходить не хотелось, и вообще я смертельно устал. Что-то было в этой ситуации — черствость экскаваторщиков, поведение корреспондента, просто отношение к случившемуся всех, включая и меня самого, — что не давало мне покоя целый день и выворачивало душу наизнанку. К концу дня я ненавидел уже всех подряд. Больше всего себя. Никак не мог избавиться от мысли об этой невзрачной девчонке, заваленной там, под землей.

Ни к чему хорошему это привести не могло. Это — ощущение, которое иначе как симпатией не назовешь, и я старался гнать его прочь. Подобные чувства могут стоить мне должности, могут превратить меня в одного из тех безликих тысяч, что едут каждое утро по самодвижущейся полосе к Юго-Восточному Промышленному Комплексу. Я мог бы стать таким же, как Гриффитс, — механиком, у которого от силы 800 кредиток в год. Дорис такое вряд ли понравится: для нее общественное положение всегда значило очень много. До сих пор помню тот случай, когда из-за незначительной поломки в машине нам пришлось ехать на самодвижущейся полосе. Помню ее лицо, этот застывший взгляд, когда она стояла, покачиваясь в такт движению, в окружении рабочих в комбинезонах. Она ушла в себя, мысленно съежилась, словно пытаясь уменьшить воздействие физического контакта с толпой. Казалось, она говорила тем самым: «Да, может быть, я и стою здесь с ними, но душой я вовсе не здесь, я выше».

Может быть, так оно и есть, когда ее муж, то есть я, приносит домой четыре тысячи в год. Она может себе позволить витать где-то там. Говорят, все люди созданы равными, и в соответствии с этим каждому по рождению назначается Основная Индивидуальная Значимость в 600 кредиток. Но время идет, и Природа берет свое: кто лезет, тот оказывается наверху. Как я. А Гриффитсы и их невзрачные девчонки остаются позади, не способные вырваться из затягивающей массы. А почему, собственно, нет? Они уже отличаются. Они доказали, что хуже. Вот это и есть дарвинизм.

Хорошая у нас Система. Самая лучшая!

Наверно, поэтому в тот вечер я напился, и, когда пришел домой, мне стало плохо. Дорис тут же устроила сцену. Я послал ее к черту. Громко, так чтобы могли слышать соседи. В соседней квартире живут люди с Уровнем Общественной Значимости всего в 1500 кредиток. Один только бог знает, как они расплачиваются за жилье.

Весь следующий день я сидел в своем кабинете и думал о том, как идут дела на шахте. Форбс не появлялся, слава богу. И без его тотальных проверок я чувствовал себя отвратительно. Еще через день после полудня я не выдержал. Сказал Эклесу, что ухожу, и вышел, не обращая внимания на его трескотню о назначенных на вторую половину дня приемах. Сел в машину и поехал к шахте.

Выбираясь из кабины — слава богу, дождя не было, — я заметил одинокую фигуру Гриффитса на склоне холма, из которого чудовищные челюсти экскаватора уже выгрызли огромный кусок. Гриффитс глядел в яму, дна которой я еще не мог видеть. Экскаватор стоял, и вокруг было подозрительно тихо. Работа остановилась, и я подумал, что экскаваторщики решили произвести очередные расходы из графы «Разное».

— В чем дело? — спросил я Гриффитса.

Выражение его лица осталось неизменным. Он посмотрел на меня невидящим взглядом и опять уставился на дно ямы.

Рабочие курили, облокотясь на впившийся в землю ковш экскаватора. Пока я спускался к ним в яму, они не сводили с меня глаз.

— Плохи дела, — коротко сказал один из них, не вынимая изо рта сигарету.

— О господи! — Я огляделся, пытаясь найти объяснение их бездеятельности, и ничего не обнаружил. Они ждали, когда я спрошу.

— Ну, какие трудности?

Вместо ответа Джеф взял лом и выразительно ударил по земле. Звякнуло. Я наклонился и разгреб крошево из сланца ладонью.

Под сланцем оказался слой сплошного гранита.

Избегая затравленного взгляда Гриффитса, я выбрался из ямы и спустился по склону к машине.

Усевшись на сиденье, я попытался что-нибудь придумать, но дальше обвинений самому себе дело не шло. Все было моей ошибкой. Я не мог знать, что там будет гранит, но именно я решил обойтись без консультации инспектора, чтобы срезать расходы. Я сделал ошибку, которая будет стоить Руфь Вильерс жизни, если, конечно, она до сих пор жива. А очень возможно, она жива и в полной безопасности сидит в этой гранитной камере, о которой в самом начале говорил Гриффитс и о которой я в своем стремлении снизить расходы начисто забыл.

Время шло. Через окно автомобиля я видел, как рабочие выбрались из ямы и встали рядом с Гриффитсом на краю, глядя на меня в ожидании решения.

Что ж, придется решать. Напряжение последних дней свилось внутри в огненный клубок, и я чувствовал, что меня трясет. Я открыл дверцу.

Шахта соединялась временным телефоном с конторой экскаваторщиков в деревне. По телефону я мог своей властью заказать буровую машину и рабочих. Тогда останется лишь задержать платежное требование, когда мне его передадут, и к тому времени, когда все откроется, Руфь Вильерс уже спасут.

Потом начнется «музыка»: потеря работы и понижение Уровня Общественной Значимости. Меня заставят выплатить кредит, который я, считай, украл. Ибо все должно быть сбалансировано, такова Система...

Черт бы ее побрал!

Я наполовину шел, наполовину бежал вверх по склону холма, когда резкий окрик за спиной заставил меня обернуться. Подъехала еще одна машина, и ее водитель отчаянно замахал мне рукой. Дверца с противоположной стороны открылась.

Появился Форбс.

В шляпе котелком, в очках, с лицом, изрезанным морщинами от долгих лет поисков чужих ошибок. Он торопливо поднялся ко мне.

— Я слышал, у вас тут возникли какие-то затруднения, — произнес он, пристально глядя на меня. Видимо, он сразу же оценил мое состояние, поскольку ему приходилось видеть подобное и раньше. — Надеюсь, вы не собираетесь наделать каких-нибудь глупостей? — Он чуть улыбнулся. — Нет... Нет, конечно. Вы осторожный человек, Арчер. Я верю в вас. Ну хорошо. Какие, собственно, трудности? Насколько я понимаю, положение таково...

Форбс продолжал говорить в той же многословной служебной манере (тут я подумал: «Неужели я говорю так же?»), а мы стояли рядом и следили, как он, элегантно держа в руке шариковую авторучку, производит вычисления в поддержку своих слов.

— У мисс Вильерс, допуская, что она еще жива, осталось на счету 400 кредиток, что, очевидно, не является достаточной суммой для финансирования работ но разрушению гранита. Прокат передвижного горного комбайна с бригадой стоит 500 кредиток в день. — Тут он еще раз постучал ручкой по исписанной цифрами странице блокнота. — А прокат подобного дорогостоящего оборудования на срок меньший, чем один день, запрещается, даже если работа может быть произведена за более короткое время.

— И что теперь? — спросил я почтительно, подумав про себя: «Насколько сильны его подозрения? Догадывается ли он, как близок я был к проявлению Незаконных Симпатий?»

— Нам остается один курс, только один! — категорично произнес Форбс, глядя на Гриффитса.

— Какой? — Гриффитс был готов схватиться за что угодно.

— Мы должны использовать оставшиеся 400 кредиток наилучшим образом, то есть пробурить в камеру скважину для подачи воздуха и еды. Я думаю, это будет стоить приблизительно 200 кредиток, даже с использованием высокоскоростной буровой машины. Остается 200 кредиток. На еду.

Он замолчал, и никто больше не проронил ни слова. Очевидно, все мы в тот момент обдумывали сказанное. Руфь Вильерс не может зарабатывать деньги, находясь там, внизу. Следовательно, когда придет конец этим двум сотням, ей тоже придет конец.