ИТКИНД. Семьдесят. Было в апреле.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Так я ж говорю: ты японский шпион.
ИТКИНД. А как ты узнал?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А у нас в стране столько не живут. Ты японец, гад!
ИТКИНД. А ты?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не, я свой. Я троцкист.
Снова сосредоточенно пилят.
Через весь зрительный зал на сцену вбегает, спотыкаясь, Веселина. Она в фетровых валенках и шерстяном оренбургском платке, крест-накрест повязанном на модной каракулевой шубе.
ВАСЕЛИНА (бежит к забору, на бегу). Исаак! Исаак Яковлевич! Я нашла вас! Я нашла вас! (Грудью падает на колючую проволоку, руками трясет весь забор) Исаак Яковлевич!
Иткинд и Следователь прекращают пилить.
ИТКИНД. Ой! Вейз мир! Весна!..
Иткинд, оглядываясь по сторонам, спешит к забору, оба обнимаются через проволоку. Он гладит ее по волосам, по лицу. Оба говорят вперемешку.
Весна! Весна моя…
ВЕСЕЛИНА (плача от счастья). Боже, я нашла вас! Вы живы! Какое счастье! (Судорожно целуя Иткинда) Ты жив!
ИТКИНД. Как ты здесь оказалась?
ВЕСЕЛИНА. Я – оказалась? Да я вас два года ищу! По всей Сибири! Мне сказали, вас, как врага народа…Но я не верила, я знала, что найду…
ИТКИНД. Ты такая красавица…
ВЕСЕЛИНА. Как вы тут?
ИТКИНД. Хорошо.
ВЕСЕЛИНА. Хорошо? (глядя по сторонам) Тут хорошо?
ИТКИНД. Здесь тайга, много дерева, я могу работать. После смены могу делать Весну…
ВЕСЕЛИНА. Ты так похудел! Ой, как ты похудел! (Достает из-за пазухи кусок хлеба) Вот, возьми! Кушай!
ИТКИНД. Нет, ты что! Это твой…
ВЕСЕЛИНА. У меня еще есть, я получаю по карточке. Спрячь, потом скушаешь…
Следователь свистит.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Атас! Бригадир!
Иткинд, пряча хлеб за пазуху, отбегает от забора, хватается за пилу. Веселина убегает.
Следователь и Иткинд пилят бревно и оба смотрят за кулису, провожая глазами того, кто там проходит невидимый.
ИТКИНД (прекращая пилить и доставая из-за пазухи кусок хлеба, Следователю). Коллега, идите сюда… (Ломает хлеб пополам)
Следователь подходит к Иткинду, берет у него хлеб.
Оба, оглядываясь, жадно едят.
СЛЕДОВАТЕЛЬ (доев). Везучие вы, сука!
Иткинд смотрит на него изумленно.
Такую бабу отхватил!
ИТКИНД. Ты пили…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я пилю. Мы все тут срок пилим. Токо я еще на воле заметил: как красивая русская баба, так обязательно с жидом!
Картина седьмая
Казахстан, Акмолинск, лето 1944 года.
На авансцене песок и нестерпимо яркий солнечный свет. Сбоку столб с раструбом громкоговорителя.
ГОЛОС ЛЕВИТАНА: 13 июля 1944 года в результате пятидневных боёв Войска 3-го Белорусского фронта уничтожили гарнизон немцев, окружённый в городе Вильнюс, и освободили столицу Литовской советской республики от фашистских захватчиков… К западу и юго-западу от города Вильнюс наши войска, развивая наступление, с боями заняли более 250 населённых пунктов… В боях за Вильнюс советские войска уничтожили 8.000 немецких солдат и офицеров. Более 5.000 немцев сложили оружие, сдались в плен и «прокладывают» себе путь на Восток, в лагери для военнопленных. Немецкая армия терпит одно поражение за другим… (http://www.great-country.ru/articles/sssr/vov/sib/194407.html)
Пауза.
Из одной кулисы входит Иткинд, из другой Веселина. Оба в каких-то обносках и тряпках, постаревшие и исхудавшие. Увидев друг друга, замирают на месте.
ВЕСЕЛИНА (издали). Исаак, тебя выпустили?
ИТКИНД. Выгнали. Я такой старый, мне семьдесят три! В лагере им такой не нужен…
ВЕСЕЛИНА (плачет от радости). Боже мой, тебя выпустили живым! Я знала, знала…
ИТКИНД (идет к Веселине, чтобы обнять). Весна моя…
Веселина упредительно поднимает руки.
ВЕСЕЛИНА. Нет! Не подходи! У меня тиф!
ИТКИНД. Что ты придумала? Здесь просто жарко. Это же Казахстан. (Обнимает ее) Веселиночка…
ВЕСЕЛИНА (плача). Теперь ты заразишься. Заболеешь…
ИТКИНД. Я заболею? Я такое прошел! Меня уже никакая зараза не возьмет. Где твоя одежда? Давай сядем. Ты слышала, наши уже освободили Вильно. Наверно, и мою Сморгонь…
Трогая песок на полу, пытаются сесть.
Такой горячий песок! Обжигает руки…
ВЕСЕЛИНА. Твои руки! Ты должен беречь свои руки.
ИТКИНД. А где твои платья, шуба?
Кое-как садятся. Иткинд гладит Веселину по лицу.
У тебя правда жар, ты горишь.
ВЕСЕЛИНА. Я скоро умру…
ИТКИНД. Только не говори эти глупости! Ты не можешь меня оставить. Тут, в этих песках? Нет, мы уедем. Тут нет ни глины, ни дерева! Я не могу тут работать. Мы поедем в Москву…
ВЕСЕЛИНА. А сказать тебе правду?
ИТКИНД. Я знаю твою правду.
ВЕСЕЛИНА. Знаешь?
ИТКИНД. У тебя нет и не было никакой карточки. Ты продала шубу, валенки, платок – все продала, чтобы каждый день бросать мне хлеб через забор. Сначала в Сибири…
ВЕСЕЛИНА (перебив). Откуда ты знаешь?
ИТКИНД. А потом тут, в Казахстане. И пошла уборщицей мыть полы. (Берет ее руки, поднимает голову к небу) Боттичелли, ты видишь? Борух Ата Адойной! Вот, этими руками моя Симонетта моет сортиры, чтобы кормить меня.
ВЕСЕЛИНА. Но, слава Господу, ты жив, ты выжил. Теперь я могу отдохнуть…
Веселина без сил склоняется на колени Иткинда.
ИТКИНД. Только не умирай. Не умирай!
ВЕСЕЛИНА. Нет, я не умру. Ты же мне еще не все рассказал. Помнишь, ты начал рассказывать, как поехал в Москву учиться на скульптора. Но не успел рассказать – тебя арестовали…
Веселина закрывает глаза, обмякает всем телом и умирает.
ИТКИНД (Кричит в небо). Нет! Нет! Не забирай ее! Не забирай у меня! Барух Адойной! Не забирай ее!..
Иткинд обнимает мертвую Веселину, держит на руках и рыдает. Опускает труп на землю и засыпает песком. Затем стоит над этой «могилой» и, раскачиваясь, читает поминальную молитву Изкор.
Барух Ата Адойной Элух-ейну… Пусть вспомнит Б-г душу моей жены Мари-Веселины, ушедшей в иной мир, – в награду за то, что я буду всегда, до конца моих дней, делать ее скульптуры, чтобы они были засчитаны ей в заслугу. За это да будет душа её пребывать в обители вечной жизни вместе с душами Авраама, Ицхака и Яакова, Сары, Ривки, Рахели и Леи, и прочих праведников и праведниц, обитающих в Ган-Эдене, амен!
Иткинд садится возле «могилы» умершей Веселины.
Весна моя, послушай меня… Я расскажу… Я же раввин, я знаю, что ты еще здесь и слышишь. Да, я убежал тогда с экзамена на скульптора, я же никогда не видел голую натурщицу. Но потом я пригласил одну молодую еврейку в лес, мы поехали на Яузу, я взял с собой корзинку с едой и вином, и, когда мы выпили, я попросил ее раздеться. Она была красивая. Не такая, как ты, но тоже красивая и молодая. А потом я снова пришел в училище к Волнухину, и целый месяц лепил эту натурщицу. Профессор не мешал мне. Он ничего не говорил, только издали смотрел, как я работаю. И когда я закончил, он тоже ничего не сказал. Вызвал фаэтон, погрузил мою скульптуру и повез ее к Максиму Горькому. Горький уже тогда был знаменитым писателем. И Горькому так понравилась моя работа, что они вдвоем поехали к московскому градоначальнику просить разрешить мне учиться в Москве. «Еврей – талантливый художник?! Не может быть! – сказал градоначальник. – Евреи могут быть талантливы в коммерции, это я понимаю. Но не в искусстве!» И он отказал самому Горькому! Можешь себе представить? Но я остался в Москве – нелегально. Днем я работал слесарем, ночью лепил и жил то здесь, то там, и скоро стал знаменитым, правда! Потому что Горький ходил везде и говорил: «Иткинд, Иткинд, Иткинд…» И он сделал меня знаменитым. Люди стали покупать мои работы, даже Савва Морозов купил мои работы! А потом была революция. Ой, как я обрадовался! Теперь я мог свободно жить в Москве – полиции уже не было! Правда, скоро начался голод. Ну и что? Все равно я много работал. Вдвоем с Мариком Шагалом мы работали в Малаховке, в колонии для детей, и художниками в театре «Габима» у Соломона Михоэлса. И я сделал тогда свои лучшие вещи. Сорок две мои скульптуры были в 1918 году на моей выставке в «Габима», Марик Шагал назвал меня Ван Гогом в скульптуре…
