Вопросов нет, ребята из национальных кадров, в основной массе были замечательные. За годы обучения не возникало ни одного конфликта на межнациональной почве. Даже когда начались трения в городах Сумгаит и Степанакерт между армянами и азербайджанцами, Федя и Эдвард оставались самыми закадычными друзьями и ездили в отпуск вместе. Настоящая мужская дружба оказалась гораздо прочнее политики и выше межнациональной розни.

Чеченец Золман – образец честности и порядочности. Справедливость и чувство ответственности были у него в крови, на генетическом уровне. Он добровольно вызывался на самые трудные участки службы и неприятные работы. Как будто хотел доказать всем, а в первую очередь самому себе, что и это ему по силам. На изнурительных марш-бросках Золман всегда тащил ослабевших товарищей. Однажды он пересек финишную линию с восемью автоматами, помогая менее выносливым сослуживцам дотянуть после десятикилометрового марша. Как не уважать такого парня, даже если его и приняли в военное училище «за красивые глаза»?!

Службу тащили все на равных, независимо от национальности и религии. Туалеты мыли и очки драили без базаров, что это «не мужская» работа. Жили по принципу: «Нагадил, убери за собой. Здесь слуг нет!»

В наряд на свинарник ходили и православные, и католики и мусульмане. В дружной военной семье различий не было. Все ребята стали составной частью единого организма.

А вот учеба давалась всем по-разному. Некоторые ребята по-русски более-менее научились разговаривать лишь к третьему курсу. Но им кое-что прощалось. Хотя, чего кривить душой, прощалось почти все, включая полное отсутствие знаний по точным наукам. Ибо установка ГЛАВПУРа была строга и однозначна:  «национальные кадры за неуспеваемость не отчислять».

В военном училище существовала развитая система анализа успеваемости личного состава. На 20-е число календарного месяца проводился скрупулезный подсчет неудовлетворительных оценок у каждого курсанта в отдельности по всем предметам и за классное отделение в целом. Данная информация стекалась в Учебный отдел училища, где сидели яйцеголовые офицеры-аналитики. Они составляли занудные сводки и давали научно-обоснованные рекомендации для корректировки учебного процесса. А так же рекомендации командованию обратить внимание на то или иное подразделение, где произошла «просадка» успеваемости, с целью провести воспитательную работу и мобилизовать всех и вся для ликвидации угрозы отчисления из училища отставшего курсанта.

На деле вся воспитательная работа обычно сводилась к массовому лишению увольнений в город. Причем, зачастую поголовно всех, включая отличников.

– Сидите ребятки и учите. Дружно грызите гранит науки и подтягивайте отстающих. А когда исправите двойки, то отстающие все равно будут сидеть дальше. А в город к девочкам пойдут отличники и хорошисты. Селекция, однако! Дебилам к девочкам нельзя. Не стоит генофонд нации кретинами портить! Хотите к девочкам? Закрывайте хвосты.

Физиологический стимул для поднятия успеваемости, согласитесь, весьма прогрессивно действует. Зигмунд Фрейд был прав. Гормоны играют, а у тебя «банан» по сопромату. Сиди, учи… и держи себя в руках, пока другие на городских дискотеках отрываются и с красивыми девушками знакомятся.

По-большому счету, личная успеваемость отдельно взятого курсанта особо никого не интересовала, ибо в армии культивируется коллективная ответственность за себя и за товарищей. И отцы-командиры боролись и будут бороться, чтобы именно его подразделение носило звание: «Отличное». Тогда глядишь, в академию отпустят. Или внеочередную открытку на покупку дефицитного автомобиля подкинут. Короче, служите и вас заметят! А может, даже и наградят?! Посмертно! …а так хочется, чтобы при жизни.

В легендарном многонациональном 45-м отделении, обильно насыщенном  школьными медалистами и круглыми отличниками, выращенными на «репетиторстве овец и баранов», результат в двести двадцать двоек на тридцать штыков личного состава, по итогам на 20-е число был рядовым явлением.

Учитывая, что из тридцати человек доблестного отделения далеко не все получили аттестаты в обмен на отару овец, то где-то с десяток человек училось очень даже прилично – на 4 и 5. Остальные две трети отделения являлись круглыми, стабильными и беспросветными двоечниками абсолютно по всем предметам сразу.

На традиционных построениях в конце учебного месяца капитан Хорошевский, мрачно прогуливаясь вдоль строя ученичков с распечаткой итогов успеваемости, раздраженно бормотал.

– 41-е классное отделение. Шесть двоек на 20-е число. Позор! Вы тянете нашу отличную роту назад. Прямо в яму. Из-за таких неучей и бездельников у нас отобрали переходящий красный вымпел. И передали заклятым друзьям снизу – в незабвенную 5-ю роту. У вас в отделении ни одного нац.кадра! Откуда двойки? Ась?! Стыдно! Стыдно и обидно до слез!

Капитан с нескрываемым презрением посмотрел на ребят, съежившихся под его тяжелым взглядом.

– Все, *здец! В выходные дни парадную форму можете не гладить. Даже не подходите к каптерке. Никто из 41-го в увольнения не идет. В отделении одни чистокрвоные славяне и шесть двоек?! Опять на самоподготовке в домино рубились? Поймаю, подвешу за яйца! Лейтенант Гвоздев! А Вам, командир этого долбанного взвода, я бы посоветовал ежедневно и персонально контролировать самостоятельную подготовку вверенного личного состава. Распустились!

Хорошевский эмоционально рубанул по воздуху рукой. Сказал, как отрезал. Личный состав 41-го отделения тоскливо опустил плечи и повесил носы. Лейтенант Гвоздев съежился до размера сапожного гвоздика. Капитан был суров и страшен. По косвенным признакам можно было предположить, что Володю уже «поимел» в приватной беседе ужасный Пиночет. Причем, поимел в самой извращенной форме.

– Так. Далее 42-е и 43-е классные отделения – молодцы! Ни одной двойки. Чувствуется работа сержантов и комсомольского актива. Работа и результат на лицо! Всем увольнения! И в субботу, и в воскресенье! Все 100% личного состава на волю в пампасы. Город у ваших ног, два дня на разграбление, хе-хе! Сержант Гвинтовка, списки увольняемых мне на стол. Так держать, парни! Горжусь!

Курсанты из 42-го и 43-го отделений вдохнули полную грудь и приняли высокомерный вид. Ротный тем временем продвигался.

– 44-е отделение. Одна двойка. У Чижевского за сопромат! Охренеть! И это отделение – гордость батальона и всего училища?! «Отличное отделение»?! Так вот голубчики, хуль вам, а не увольнения! Будете сидеть день и ночь в «ленинской» комнате. И все вместе будете заталкивать или вбивать в тупую башку Чижевского весь этот долбанный сопромат! Всем понятно? Кто не согласен, может передать персональное спасибо гениальному мундеркинду Чижевскому! Или написать жалобу в ООН, Пе-рэ-су де Ку-эй-ля-ру. Вопросы? Вопросов нет.

Командир роты остановился напротив курсанта Чижевского и, скрутив листок с оценками в трубочку, постучал по голове бестолкового парня. Чижик густо покраснел и виновато засопел. Сопромат находился далеко за пределами его понимания.

Капитан Хорошевский еще раз постучал по голове Чижевского, старательно прислушиваясь к отголоску.

– И ни-кто ни-ког-да в увольнения не пойдет. И не мечтайте. Кто сказал про срочные и важные переговоры по телефону? Ась?! Все вопросы к Чижевскому. Хоть «темную» ему устройте. Хоть сами за него «летучку» по сопромату перепишите. Мне все равно! Но до следующего 20-го числа в 44-м «отличном отделении» увольнений в город нет! НЕТ! Нет! И нет! Вот вам Чижевский. Учите его или казните, мне все равно! Мне важен результат на 20-е число! Вернете звание «отличного», тогда поговорим. Все, как сказал великий Ленин:  учиться, учиться и учиться!» Кто не согласен с классиком марксизма-ленинизма? Никто! Я так и знал.