- Завтра он проспится и будет просить у тебя прощения! Ты же видишь, в каком он состоянии, - жалобно стонал невидимый друг, ещё больше раздражая Сашу.
- Вали, я сказал! Пока не всыпал по первое число! Что ты уставился на меня, щенок? Взглядом убить хочешь?
- Без меня справишься... - поднимаясь с пола, тихо процедил сын, развернулся и отправился в детскую.
- Ещё пошипи мне, неблагодарная сволочь! - доносилось с кухни ему вслед, но Саша уже не слушал.
- Что ты ему сказал? - с тревогой спросил Лекс, очутившийся в комнате гораздо раньше.
- Ты всё прекрасно слышал, - огрызнулся Саша, захлопнув за собой дверь. - Ему недолго осталось, - принюхавшись, добавил он. - Палёный алкоголь и кодировка - это весьма гремучее сочетание. Мало кому удается выжить.
- Ты опять чувствуешь запах жжёных муравьёв? Почему ты ничего не делаешь? Останови его! Пожалуйста! Саша! Останови... - Лекс продолжал нелепо бормотать, пытаясь хоть что-то изменить, а потом и вовсе заревел, как девчонка, хотя раньше Саша никогда не видел его слёз. - Предупреди! Помоги! Вызови скорую! Это же твой отец! Родная кровь!
- Слишком поздно. Он сделал выбор, я не вправе ему мешать... - равнодушно ответил Саша, завалился на кровать и закрыл глаза, всем видом показывая, что разговор окончен.
- Ничего ещё не поздно. Спаси! Ты же не бездушный. Вставай! Ты себя не сможешь потом простить! Ты же не был таким... Не слушайся поганого чудища в себе, оно обманывает.
Но в ответ Лекс уже ничего не услышал: ни через пять минут, ни через час. Все его мольбы уходили в пустоту.
<p>
***</p>
<p>
</p>
- Проходи! Это твой новый дом, - пробухтела пожилая женщина, которую Саша с первого взгляда окрестил Бабой-ягой. Он отметил сходство и во внешности, и в манере одеваться. - Меня Тамара Геннадьевна зовут. Твоя кровать нижняя, в восьмом ряду справа. Постельное скоро принесу, - она указала пальцем направление и тотчас закряхтела, схватившись за поясницу.
- Эх-х! Пока располагайся, осматривайся. Скоро ребята с улицы придут. Познакомишься. Тебе у нас понравится! - сказала Тамара Геннадьевна и улыбнулась во весь рот, отчего и без того морщинистое лицо съёжилось ещё сильней.
Саша взглянул на её щербатую улыбку и сразу понял - не понравится. Он закинул сумку на плечо и пошагал вперёд под стоны скрипучих прогнивших полов.
Облезлые стены. Мутные стекла в окнах, через которые едва пробивается солнечный свет. Ряды ржавых двухъярусных кроватей. Застиранное пожелтевшее бельё с мерзким душком.
"Ещё и туалетные кабинки без дверей, - мысленно возмутился Саша, увидев за спальной комнатой уборную. - Никакого личного пространства и возможности уединиться".
Он прошёл мимо туалета и попал в игровую комнату, где его негодование стало ещё сильней. Не было ни телевизора, ни компьютера, ни других современных развлечений. Только зашарпанные, сломанные игрушки, оставшиеся с далёких времён процветания уже несуществующей страны.
"Ну, малявки, ладно, могут поиграть, а мне чем заняться? Словно к чертям в ад попал! Надеюсь, меня хоть пытать не будут? Не хотелось бы угодить в котёл с кипящим маслом. Хотя, судя по воспитательнице, которая меня привела, - возможно всё!".
Он отправился обратно в спальню и сразу увидел у противоположного входа толпу разновозрастных ребят, которые под крики и свисты возвращались с прогулки, просачиваясь внутрь помещения, словно бурный поток воды. В большинстве своём худощавые, короткостриженые и с недобрым оценивающим взглядом, говорящим о том, что встрече они не рады и знакомиться с ним явно не собираются, но Саша и не настаивал.
И вскоре он узнал причины негостеприимства - большинство ребят его просто боялись, ведь среди них ходили слухи, будто он убил своих родителей. Саша частенько слышал, как они трусливо перешёптывались за его спиной:
- Он отравил родителей крысиным ядом только за то, что однажды они не отпустили его погулять.
- Да нет, мне рассказывали, что он их топором зарубил, по банкам трёхлитровым разложил и в погреб спустил.
- Охренеть, а с виду и не скажешь...
- Да не зарубил он - задушил. И не только родителей, всех родственников, которые на его день рождения пришли. А потом ещё глаза у них шилом выколол, чтобы мёртвые не пялились на него.
Саша не хотел разочаровывать соратников по несчастью правдой и всегда лишь многозначительно молчал да ухмылялся.
Новое жилище оказалось до безобразия невыносимым - вокруг уныние, серость, разруха и безысходность, без каких-либо намёков на просвет. По сравнению с детдомом родительская квартира походила на божественный Версаль, а жизнь в ней напоминала сказку, но понял это Саша слишком поздно.
В такой угнетающей атмосфере даже "просветлённый" Лекс не выдержал и сменил цветовые предпочтения в одежде. Теперь он ходил в свинцово-сером костюме, похожем на тюремную робу, разве что без светлых полосок и инициалов на груди.
Встанет у бетонной стены - сразу и не разглядишь, с фоном сливается. И причёску прежнюю не оставил, подстригся так же, как обкорнали Сашу в первый день знакомства с заботливым персоналом, почти под ноль. Лекс переносил изменения в жизни гораздо тяжелее, чем друг, он замкнулся в себе и не разговаривал без надобности, предпочитая мотать головой или изъясняться жестами. Даже советовать почти перестал, что на него совсем было не похоже.
Саша тоже тосковал по прежним временам и однажды он решил немного раскрасить окружающий мир старым проверенным способом. Выменял у старших ребят перочинный ножик, предложив им взамен почти новенькие кроссовки, дождался прогулки и сбежал от воспитательницы на задний двор, где в окно спальни видел ощенившуюся дворняжку. Ничего другого он найти в детдоме не сумел.
