– Просыпайся, козел!

Я молчу. Я всегда молчу, когда он говорит какую-нибудь гадость. Я для него не авторитет, я слабак, который боится крови. Мне стыдно.

Секундное затемнение – и следующая картинка: бетонные стены, вроде подвала или парковки… Я не успела понять, что это такое, как мое сердцебиение предательски начало учащаться. Нет, так нельзя. Нельзя реагировать на все, что в тебя летит, иначе с ума сойдешь.

Вдох, раз-два, выдох…

Не сразу, и не с первой попытки, я настроила дыхание, послала старичку сельский пейзаж и пожелала удачи. Вот же не везло человеку! Говорят, плохое быстро забывается, но это, похоже, не про него.

– Эй, Антенна! Все будет хорошо.

…Уже отключаясь, я увидела красивую земляничную поляну, о которой не думала. Он ответил мне?

За окном все так же качались деревья, сбрасывая листья перед зимой, двор шумел разноголосьем болтовни, шагов и моторов. А моя тревожность не отступала. Сердцебиение, и без того более частое, чем у нормальных людей, усиливалось. Я задержала дыхание и умножила сто пятьдесят два на триста три. Сорок шесть тысяч пятьдесят шесть. А спокойнее мне не стало. Странно. Нет, мне есть о чем поволноваться сегодня вечером, но эта тревожность здесь ни при чем.

Еще одна штука, в которую не верят люди и которую сами же практикуют: звериная интуиция. Животные бегут от землетрясения до того, как оно начнется. Их гонит такая вот необоснованная тревога: если бы они начали анализировать и взвешивать, они бы не выжили. И у людей случается, как будто кто-то шепчет под руку: «Не садись в этот автобус, подожди следующего». А потом автобус находят в канаве. Не помню, где прочла: на самолеты, потерпевшие впоследствии катастрофу, продается меньше всего билетов. Еще куча народу просто не садится в самолет. Люди знают. Они чувствуют. Но человеческая сущность заставляет их утверждать, что все это ерунда и никакой интуиции нет.

Я высунулась в окно и потянула носом влажный вечерний воздух. Машины, пыль, опавшие листья. На первом этаже варили рыбный суп, из-за соседней двери голосил котенок, но не рыбки ему хотелось. Ему хотелось удрать как можно дальше, но не пускала железная дверь. Таких соседей, как мы с дедом, остерегаются все звери. Ужасно захотелось спуститься и позвонить в дверь, чтобы просто увидеть живую кошку. Тысячу лет животных не видела! Только собачка моей сестры, оставшейся в Зеленограде, может вытерпеть нашу компанию. Остальные орут и разбегаются, едва заслышав наш запах. Этого недавно принесли, небось еще не успел привыкнуть к деду, как появилась я.

Запахи во дворе и доме гуляли мирные, ни о чем. Парфюмерия, продукты, сигаретный дым, кондиционер для белья. Кто-то на верхних этажах жег ароматическую палочку с травами. Тишина и покой.

А тревожность не отпускала.

– Дед! Ты как?

– Дочитываю. – Голос из комнаты был совершенно спокойный.

– Что-то тревожно мне.

– Наслушалась всякого, вот и тревожно.

– Да? И кто же мне всякого наговорил?

Я соскочила со стола и прошла в комнату к деду. Он валялся в расслабленной позе: лоб гладкий, пальцы не сжаты, дыхание при взгляде со стороны ровное – похоже, не врет. Хотя притворяться он умеет получше моего.

– Тебе точно нормально?

– Вот если бы еще чайку…

Я без разговоров ушла за чаем. Тревожность не отступала. Пока закипал чайник, я специально засекла время, послушала пульс – больше двухсот ударов в минуту. Вот с чего бы?! Наливала чай и тянула носом воздух (он был по-прежнему чист). Отнесла деду чашку, плюхнулась рядом с ним на диван.

– Не проходит? Да ты уже себя накручиваешь.

– Может, и так.

Я послонялась по комнате туда-сюда под раздраженным взглядом деда. Тревожность не отступала. Если бы она была обоснованной, я бы нашла сто пятьсот способов ее приструнить. А такую, чтоб ни с того ни с сего, надо слушать очень внимательно.

– Ну в Москву позвони, может, у них что случилось! – проворчал дед, когда я нарезала сто первый круг по комнате. – Хотя лично я ничего такого не чувствую.

И то мысль! Я взяла телефон, вышла на кухню и позвонила двоюродной сестре, оставшейся в Зеленограде. Надеюсь, у них там все в порядке? Спазм, сжимающий мое горло на ровном месте, говорит об обратном. Странно, ох странно, что дед ничего не чувствует…

Машка не отвечала. Я слушала гудки, а в голове колотилась мысль: «Случилось! Случилось!»

– Баня! – Сперва я не узнала Машкин голос. Тысячу лет сестру не слышала, нельзя так.

– Ма-а-аш?

– Какие люди! – Судя по тону, она здорово мне обрадовалась:

– Надеюсь, у тебя там пожар, Тварь?! Потому что я стою в душе, мои руки по локоть испачканы, мне холодно, у меня чешется нос, и на плите у меня молоко. Ирка, это рекорд! Я знала, что ты чемпионка по звонкам не вовремя, но чтобы так… – Она трещала, а у меня потихоньку разжималась невидимая рука на горле, в голову лезли трехзначные цифры, которые было нужно срочно перемножить, чтобы успокоиться окончательно. Пятьсот пятьдесят семь на триста два…

– У вас все в порядке, Маш?

– Я ж тебе рассказываю, балда! Песик твой убежал на улице, влез на какую-то стройку…

Сто шестьдесят восемь тысяч двести четырнадцать.

– Вообще-то он твой песик.

– Мой бы дома сидел за компьютером, а не по улицам шлялся! Так вот… – Глухо, как из трубы, она рассказывала о злоключениях пса на прогулке, которые привели ее в душ. До меня доносился шум воды: похоже, Машка включила громкую связь и параллельно с разговором все-таки отмывалась, чтобы не терять времени. Наверное, человек, которому что-то угрожает, не будет вот так беззаботно трещать о бытовом, но моя сестра та еще партизанка. Я спросила в лоб:

– Тебе ничто не угрожает? Может, ты слышишь какой-нибудь странный запах…

– Запаха особо не слышу. – Она ответила так спокойно, что я поверила. – Ночью еще промелькнет иногда что-то в воздухе, а ты думай, показалось или нет. А днем совсем не слышу. В человеческом теле одно расстройство! А так – да, неспокойно мне как-то. Но когда нам было спокойно? Ты поэтому звонишь?

Я рассказала, почему я звоню, и Машка заверила меня, что у них все в порядке:

– Мать пилит меня из-за уборки – значит, здорова и все хорошо. Ты-то уехала, она на мне отрывается.

Мне стало еще немножечко легче. Моя тетка не изменилась – значит, мир не перевернулся и в лесу никто не сдох. Но это не значит, что в том лесу нет Падали.

– Слушай, а вы не хотите как-нибудь приехать на выходные? Давно что-то мы с тобой не дрались, а?

Моя сестра редко шутит. Она считает, что окружающая действительность и без того достаточно забавна. Вот и сейчас я задумалась, прежде чем ответить.

– У деда спрошу. И ты тетку спроси, не хочу быть сюрпризом.

– Боишься? Правильно делаешь, у нас тут людей едят!

– А у тебя молоко убежало.

Машка взвизгнула, выключила душ, я услышала в трубке грохот, ругательства и «Пока, Тварь».

У этих все было в порядке.

Когда я вернулась, дед все так же валялся с книжкой на диване:

– Убедилась?

Я кивнула. Убедилась-то убедилась, но беспокойство все равно не прошло.

Суббота тянулась и тянулась. Я переделала все уроки, вылизала всю квартиру, дочитала книжку, хоть это и было труднее всего. После минувшей ночи легкое чтиво про вампиров и оборотней не лезло в голову. У деда хорошая библиотека: все, что касается нас, уродов, там собрано в полной мере и без выдумок. Надеюсь. Кто эти мифы проверял, когда они там писались? Но пока еще книги меня не подводили, только тяжело это: переходить от практики к теории и обратно. Особенно обратно.

Ближе к вечеру от нечего делать я уселась на свой кухонный стол и позвала Антенну. Я уже не искала в эфире зеленую тетрадь, я ведь знаю имя. Зная имя, можно дозваться и так. Этот, похоже, сильный, у него уже раз получилось мне ответить. Может быть, и сейчас…