– Антенне очки разбили!

– Атас, директор! – И дружный топот по коридору.

Я поспешно встаю, так и не найдя проклятые очки. Судя по росту, я уже не ребенок. Или просто высокий… Ну да, Антенна же. По коридору ко мне приближается пятно в костюме – директор. Он ниже меня ростом. Он называет меня по имени-отчеству и что-то говорит, а в голове у меня одно: я преподаватель и меня поколотили школьники! Я плачу. Или просто плохо вижу и перед глазами все расплывается. Мимо пробегают пятна в темных костюмах и красных пионерских галстуках. Это ж какой год?

Картинка уплыла: мой абонент не стал вспоминать, что было дальше. Ну да, я бы тоже не стала.

…И все-таки мне сегодня повезло! Такое, как мне показал неизвестный Антенна, увидишь не каждый день. Похоже, какой-то старичок на лавочке вспоминал юность. Или даже перечитывал старый дневник – тетрадь же откуда-то взялась?

За такие подробные воспоминания хотелось поблагодарить: мне редко перепадает что-то интереснее списка покупок. Я послала старичку Антенне изображение заката над морем и пожелала удачи. Надеюсь, у него уже все наладилось.

Я сидела на подоконнике в комнате деда. На улице давно стемнело, и слепая створка окна, забитая фанерой еще с лета, выглядела светлее соседней, что со стеклом. В комнате из-за этой забитой створки всегда полумрак, и дед даже днем читает при свете ночника. И не сразу замечает, когда уже темно. От окна дуло. От этого шевелилась прилипшая к тумбочке волосина в засохшей капле сладкого чая.

Дед читал свои любимые мифы (подозреваю, что по десятому разу), завернувшись до ушей в плед. Он сидел на диване, опершись на стену, и его силуэт четко совпадал с пятном на обоях, протертом за годы такого сидения над книгой. По-моему, это уныло: много лет сидеть в одной и той же позе, как памятник, чтобы протереть на обоях пятно. Я думаю, дед, прежде чем сесть, к нему еще и примеряется, чтобы совпадать идеально. Вру. Паясничаю. Просто уже темно, а дед как будто не замечает. Бесит. Не люблю волноваться одна, от этого чувствуешь себя параноиком.

Из-за облаков торчала полная луна и кое-как освещала ветку дерева напротив окна. Ниже темно. Фонарь у подъезда я тюкнула еще засветло: не хочу, чтобы соседи увидели меня красивую. Конечно, получила по шее от деда за вандализм, но с тем же успехом можно наказывать кошку за то, что она не любит купаться. Дед, конечно, это понимает, но препод в нем сильнее зверя, отсюда все наши проблемы.

Дед шумно перевернул страницу, когда я почувствовала знакомую ломоту в костях. К некоторым вещам невозможно привыкнуть, как ни хорохорься. Я потерла ладони друг о друга, чтобы еще пару секунд чувствовать себя человеком. А ломота становилась все сильнее.

Больно. Все-таки это больно. Не так, чтобы визжать и корчиться, как в кино, но хватает. Ломило суставы, кости и даже где-то в животе, где костей-то нет. Кто носил брекеты или аппарат Илизарова, может в какой-то мере это представить. Кажется, у меня на каждой косточке по такому аппарату.

А дед просто отложил книжку, чуть дернул бровями, будто поморщившись от короткой боли, а сам так и остался полулежать на диване, почти не шевелясь. Когда смотришь на него – легче. Может, с годами оно как-то и правда легче становится?

У деда вытягивалось лицо, и лысина покрывалась жесткой седой шерстью. Он так и сидел под пледом, сурово глядя впереди себя в одну точку, будто задумался о чем-то тревожном.

Мне выкручивало руки, и сидеть было уже неудобно. Я сползла с подоконника и опустилась на четвереньки.

Почти сразу же участились сердцебиение и пульс (совсем я свихнулась с этими дыхательными упражнениями, раньше не замечала таких вещей). Еще чуть-чуть – и мне станет легче.

Дед не шевелился и даже не моргал. У него уже были желтые звериные глаза, только лицо не до конца покрылось шерстью, но у меня вообще три волосины, это нормально. Все-таки там, под шкурой – человек.

В нос шибанул запах пыли из-под дивана. Тварь пискляво взвыла, ее тут же перебил более низкий вой деда, и сразу мне стало легче. Привет, Тварь! Твари.

Ломота прошла. Мир навалился на меня заново: новыми звуками и запахами. Наш многоквартирный дом будто разом лишился стен. Во всяком случае, для меня их больше не существовало.

Этажом ниже зашипел и помчался к двери соседский котенок, еще не смирившийся с такими соседями, как мы. Сегодня он дома один, и хозяйку по возвращении ждет много маленьких кошачьих сюрпризов. Соседи справа мирно спали, а наверху кто-то приглушил звук телевизора. Я теперь все слышу. Я все вижу и все могу.

Дед отряхнулся, освобождаясь от пледа, и встал на диване, водя носом. Здоровенный и лохматый, раза в два больше, чем обычный серый волк. И раза в полтора, чем моя Тварь. Его шерсть была почти полностью седой, а вот клыки – крепкие и белые, как у молодого. Стоя на диване, он казался и вовсе огромным. Моя Тварь так и тянулась поджать хвост и попятиться. Она еще не привыкла видеть своих. Я несколько лет оборачивалась без свидетелей, и, конечно, у меня не было стаи. Тварь-одиночка, урод из уродов, своего испугалась!

Я все равно позволила ей сделать несколько шагов назад и упереться в шкаф. Боится – пусть. Сговорчивее будет. Самой непривычно, но это от нее передалось.

Сосед сверху, похоже, слышал наш вой. Телевизор работал с минимальным звуком: человеку такой уже трудно расслышать, а сам сосед затаился. Я не слышала ни шагов, ни разговора, ни шороха. Если он живет здесь давно и слышит вой каждое полнолуние… Я всегда боюсь, что меня заметят. Таков удел урода. Знаю, что сосед не поверит сам себе, даже если я буду стоять прямо перед ним и позировать для фотографии. Подумает, что собака, или еще какую-нибудь глупость – люди не верят своим глазам. Но есть крошечный процент сумасшедших, которых мы и боимся. Эти поверят, сфотографируют, опубликуют где только можно, покажут всем и не успокоятся, пока не сдадут нас в поликлинику для опытов. Ночной кошмар ночного монстра – в поликлинику для опытов.

Дед соскочил с дивана, потянулся как большая собака и с места прыгнул через комнату, задев нас плечом. Передними лапами он легко выбил фанеру, закрывающую окно, и вылетел в окно следом. Только хвост мелькнул у меня перед носом. Внизу шмякнулся на асфальт лист фанеры, и запахи улицы в носу усилились. Сырость, покрышки, опавшие листья. Мясо в соседнем дворе!

Тварь оттолкнулась лапами, и я сообразить ничего не успела, как приземлилась под окнами рядом с дедом. Улица накрыла шумом листьев на ветру, моторов – там, за двором, на шоссе – и оглушительным запахом мяса. В соседнем дворе были люди.

Трое. Мужчины. Я даже могла расслышать их разговор, но мозги Твари занимало только мясо. Я быстро сунула нос в лужу, чтобы только не слышать этого запаха. Зверь может задержать дыхание, если его морда окажется в воде. Это мне и надо. Ненавижу людей! Это из-за них я Тварь. Если бы их не было…

Дед наблюдал за моим дайвингом, совершенно по-человечески вскинув брови. Было стыдно перед ним, что я так неловко справляюсь с Тварью. В этой шкуре даже дыхание можно задержать только так: сунув нос в лужу – рефлекс. Усилием воли – может только человек. Запах близкого мяса стучался в глаза и уши, хоть в это и трудно поверить. Надо было срочно брать себя в руки. Сто пятьдесят три на… И не мечтай, Тварь. Мозги тоже волкоморфировали. Не до конца, конечно, но умножать в уме трехзначные числа – забудь.

Думаю, в голове у меня сейчас примерно то же, что и на морде. Вроде человеческое лицо, вытянутое насколько возможно, украшенное черным звериным носом, волчьими глазами, шерстью, уши-лопухи еще есть. Если вглядываться, можно понять, что там внутри человек, но от этого не легче. Адская смесь. Остров доктора Морро. Урод – самое подходящее название.

Наверное, полминуты я так стояла: держа нос в луже. Все для того, чтобы Тварь перестала слышать манящий запах из соседнего двора. Чтобы успокоилась. Дед так и смотрел, вскинув брови, а мне было неудобно перед ним и стыдно, что я так неловко справляюсь.