— Что? Нет же, я теперь тут живу. А ты как здесь оказалась, Луиза?

— Ездила к клиентке, — поспешно импровизирую я. — Заблудилась, вот встала, чтобы посмотреть карту в телефоне.

— А, ну да. — Он с сомнением смотрит на меня. — А где живет твоя клиентка?

Я ничего не могу придумать, в голове всплывает только мой старый адрес.

— На Тернер-стрит, представь себе, — улыбаюсь я, стараясь отвести возможное подозрение, что эта информация, скорей всего, не подтвердится. — Так ты выкупил этот дом у своей матери?

— Да, — отвечает он без улыбки, не поддаваясь на мой маневр.

— Она что, переехала, или?..

— Она переехала жить в коттедж несколько лет назад, так что мы купили у нее этот дом, мы с женой. По-другому мы бы не смогли его купить.

— Это замечательно! — Я перехожу в наступление, мое сердце трепещет в груди. — А это твоя дочка?

Его лицо слегка оттаивает.

— Да. Приходится вывозить ее на улицу на коляске, по-другому она не засыпает. Да и жене надо дать передышку. Ей приходится нелегко, особенно сейчас, после того как она вернулась на работу. У нее собственный бизнес, дела идут в гору, она… — Он смолкает, видимо, передумав посвящать меня в подробности своей личной жизни.

Я смотрю на ребенка. Девочка спит глубоким сном, у нее розовый комбинезончик, розовые щечки и длинные ресницы.

— Она очаровательна.

Я никогда не знаю, что нужно говорить о младенцах, но с этим комплиментом не промахнешься. Нам с Сэмом стоило неимоверных усилий и боли родить Генри. Когда он наконец появился, я думала, что буду лелеять каждую минутку, каждый крик, каждую бессонную ночь, да и вообще считала все эти разговоры про бессонные ночи просто фигурой речи. Я не предполагала, что это буквально и ты на самом деле много ночей подряд не смыкаешь глаз. Сэм не мог (или не хотел) справляться с жестокими обязательствами родительства, и я была готова принять все на себя: я безумно боялась, что, если не сделаю все сама, он уйдет. Чтобы он был счастлив, чтобы удержать его, я делала не только это. Я тогда не понимала, что, если человек от тебя уходит, остановить его невозможно.

Тим с улыбкой смотрит на свою дочь:

— Спасибо.

Далее следует неловкая пауза. О чем говорить с человеком, которого ты не видел двадцать пять лет и который, как тебе хорошо известно, ненавидит тебя всеми фибрами души и имеет на то причины?

— А ты чем занимаешься? — Я цепляюсь за самый верный способ поддержать разговор.

— Я работаю в сфере информационных технологий. Езжу в Лондон трижды в неделю, остальные дни работаю из дома. Ну, и как следствие — это, — он указывает на коляску. — Как насчет тебя? Ты вроде занимаешься дизайном интерьеров?

— Да, верно. — Чувство тревоги, которое я испытала, услышав его голос, чуть усиливается. Он следил за мной? — Откуда ты знаешь?

— Не помню, может, кто-то мне сказал… — Он морщит лоб, пытаясь вспомнить, кто это мог быть. — А, нет, я знаю, я прочитал в местной газете — ты получила какую-то награду, так?

— Ну, да. — Я ею гордилась, но в данный момент тот факт, что люди из моего прошлого видели эту статью, кажется мне бесцеремонным вторжением в мою жизнь: они про меня знают, а сами остаются в тени. Я начинаю мямлить, что мне пора домой, но он перебивает меня:

— Ты в курсе насчет встречи выпускников?

— Да, видела на «Фейсбуке», — говорю я.

— Собираешься пойти?

— Не уверена. А ты — ты пойдешь? — Я знаю, что он идет — видела его имя в списке гостей. И чего меня так смущает этот вечер выпускников? У Софи нет ни тени стыда по этому поводу, как нет его у других — тех, кто принял приглашение.

— Думаю, да, — отвечает он, глядя куда-то вниз. — Строго говоря, я ведь не в восемьдесят девятом году окончил школу, но я общался со многими из вас, и Мария была, ну, ты в курсе. Я подумал, что могу пойти за нее.

При упоминании ее имени у меня на миг перехватывает дыхание. Несмотря на то что мысли о ней не отпускали меня все эти двадцать пять лет, до прошлой недели я не слышала и не произносила вслух ее имя. Я надеялась, что мы с Тимом сможем закончить этот крайне странный разговор, не упоминая о его сестре. Внезапно мне приходит в голову мысль, что я не могу не воспользоваться моментом и не сказать ему, насколько я сожалею о случившемся.

— Думаю, это хорошая идея, — говорю я. — Послушай, Тим, насчет Марии… — Собираю все свое мужество: — Я знаю, что плохо с ней обращалась, и очень сожалею об этом. Мне жаль… ну, я бы хотела вернуться в прошлое и все изменить. — Мне известно, что в те годы он меня недолюбливал, и у него были на то основания. Я и сама не лучшего мнения о себе тогдашней.

Тим смотрит куда-то в сторону.

— Я не виню тебя, Луиза, — натянуто отвечает он.

— Правда? А вот Эстер Харкур, похоже, считает, что это моя вина, — не подумав, реагирую я.

— Эстер Харкур? Ты с ней общаешься? Она вроде стала адвокатом?

— Да. А ты, стало быть, помнишь Эстер?

Меня не может не удивить тот факт, что такой человек, как Тим, парень из крутой тусовки, который даже не учился с нами, помнит Эстер.

— Ну да, она ведь произнесла речь на панихиде. Да и Мария много с ней общалась, перед тем как… ну, ты меня понимаешь. Мама о ней то и дело вспоминает. Все эти годы она следит за карьерой Эстер. Они с Марией были близкими подругами.

В воздухе повисает невысказанное «в отличие от некоторых других людей».

— Как поживает твоя мама? — Я припоминаю, когда видела Бриджит в последний раз — в ту ночь, когда исчезла Мария — усиливающаяся паника, невидящие от ужаса глаза, — и на несколько секунд мое сердце замирает.

— По правде говоря, не очень хорошо. В последнее время она совсем сдала, ей очень одиноко. После ухода отца она так никого и не встретила. Немного помогло появление внучки, но она так и не смогла пережить того, что случилось с Марией.

Ну конечно, не смогла. А как это вообще возможно?

Я стараюсь не показывать вида: я-то знаю больше него.

— Мама считает, что Мария покончила с собой, но я не верю… она крепче, чем… Мария была крепче, чем это могло показаться. Я знаю, она пила в тот вечер. Если она куда-то ушла бродить, в расстройстве могла оступиться.

Малышка зашевелилась в коляске, и Тим принялся катать ее взад-вперед. Она вздыхает и вновь погружается в свой сладкий сон.

— Я довольно жестко с тобой обращался в те дни, но я защищал Марию, особенно после того, что случилось в Лондоне. Я был очень зол: на отца за его уход, время от времени — на Марию, за то, что она связалась с тем парнем, хотя в том не было ее вины. Но на самом деле я злился на себя самого. Считал, что должен был защитить ее, должен был раньше заметить, что происходит с тем парнем. Я винил во всем себя. Если бы я вел себя по-другому, если бы так не психовал по поводу переезда из Лондона, то отец не ушел бы от нас.

Он думает, что я в курсе лондонской истории с парнем, что Мария мне все рассказала. Однако это не так, и я не считаю возможным расспрашивать его об этом теперь.

— Ты не виноват, — говорю я.

— Ну, — произносит он не без усилия, — ты тоже не виновата. Я знаю, что ты повела себя не слишком хорошо, но ты ведь не могла знать, чем все это может закончиться. Да и никто не знал. Мне следовало за ней приглядывать во время того выпускного. Мы ведь были очень близки с Марией.

Насколько близки, спрашиваю я себя. Все толковали о том, что он ее опекает, она сама об этом говорила. Были ли они настолько близки, чтобы он вознамерился разворошить старые раны и наказать тех девиц, которые сделали его сестру такой несчастной? Или настолько близки, чтобы укрывать ее на протяжении двадцати пяти лет?

— Я видел, что у нее… неприятности, ты меня понимаешь… — продолжает он.

Неприятности. Он слишком мягко формулирует, но я-то знаю, как все было на самом деле. Мы превратили ее жизнь в ад.

— Никто не может нести ответственность за то, что случилось с Марией. Она либо сама в ответе за это, либо это был несчастный случай, она оступилась и упала — один шанс на миллион. — Он внимательно следит за моей реакцией, а я лишь переминаюсь с одной ноги на другую, желая побыстрей покончить с этим разговором.