«Дневник Лизы» стал моим постоянным чтивом. В течение месяца я приходил с работы и наливал огромную кружку горячего чая с бергамотом. Я садился возле монитора и штудировал всё, что напечатала её нежная рука. Почти через каждую страницу повторялось:

«Кирилл родился не для того, чтобы стоять в отделе алкогольной продукции и ждать, пока какой-нибудь Иван Иваныч спиздит бутылку дешёвого коньяка, спрятав в карман дырявой, пропахшей нафталином фуфайки».

Чередующиеся огорчения. Уместные сравнения. Нервные срывы. Всё это словно кардиограммой выбито на страницах и сохранено на рабочем столе. Она будто жила на сменах вместе со мной и как призрак маячила по складским коридорам.

Я представлял эти красные, заплаканные глаза и маленький накрашенный ротик, из которого вылетают крики:

«Кирилл совершенно перестал ублажать меня. От него давно не веет сексуальностью. Он так оскудел, что я забыла что значить ревновать его».

Я знал, что у меня имеется подходящий рост, длинные изящные ноги, правильная осанка, гибкие тонкие руки. Но я с детства игрался в солдатики, машинки и сабли. Я впервые попробовал курить, когда мне было шесть, а напился в тринадцать. Меня называли безалаберным, дерзким, беспризорным бродягой.

«Начать – самое сложное».

«Дневник Лизы» твердил одно. Люди, знающие меня с детства – другое.

Неужели третьего не дано?

«Если бы он только знал, сколько фотографов выстроилось бы в очередь ради одной его фотографии в портфолио, он бы мигом уволился».

Самое страшное, что я понимал Лизу. Читал и кивал. Понимал каждую мысль, но снова выходил на работу. Каждое утро новой смены я вставал в четыре утра по будильнику, ронял бутерброд на липкий пол спросонья, поднимал и плотно набивал желудок.

«Начальство не выдавало премию охранникам уже второй месяц подряд. Кирилл говорит – проблемная бухгалтерия».

Однажды я расспросил сменщика о своих ногах. Спросил, смог бы я быть моделью с такими пропорциями.

Под воздействием мыслей о написанном в «Д. Л.» я опросил человек пятнадцать. Почти все сказали, что у меня имеются модельные задатки.

Страница за страницей, двести шестая, двести седьмая:

«Боже, если бы он знал, как сильно я его люблю! Я так не хочу, чтобы он пропадал. Я не вынесу, если он будет выполнять работу ради двадцати двух тысяч рублей».

В тот день, когда я это прочитал, меня оштрафовало начальство. Я на три минуты дольше положенного пробыл на обеденном перерыве. Не успел выйти на пост, как старший охранник магазина делает выговор, и я узнаю, что оштрафован на тысячу рублей.

Тысяча рублей – минус два похода в кино.

Тысяча рублей – минус новая толстовка.

Тысяча рублей – минус тридцать поездок на метро.

И так продолжалось какой месяц подряд. Какой месяц – одни и те же действия. Геолокация – прежняя. Меняются только мысли. Их становится всё больше и больше, а по качеству они всё хуже и хуже.

Час – контроль входа. Час – алкогольный отдел. Час – дебаркадер. Час – камеры наблюдения. Час – сходить в туалет и пожрать. Ты похож на разварившийся пельмень. Ты вымок и расслаиваешься по швам, а твоя начинка вываливается наружу.

Мой мозг прогрыз «Д. Л.» Каждое слово лупасило мою чугунную голову, а я лишь кивал как баран. Не было ни одного слова, с которым бы я не согласился.

На одной из страничек я выделил текст красным и вставил курсивом меж Лизиных строк:

«Как ты права, маленькая».

Я пристально рассматриваю в зеркале отражение божьего творения. Свои ноги.

Я снял штаны и встал на фоне серых обоев. Должно быть, «ноги кормят» – фраза про меня.

Я сделал несколько кадров и обрезал фотографии до уровня колен. На подсознательном уровне я всегда знал, что в эстетике мужских ног что-то есть. Как же Лиза оказалась точна!

Строки «Д. Л.» бегут, не останавливаясь и не прерываясь ни пробелами, ни столбиками, ни таблицами, ни отступами. Всё было написано так, словно ей плевать на аккуратность и красоту слога. Размер шрифта был на восьмёрке, отчего пришлось, выделив текст, увеличивать до шестнадцатого. Строка за строкой. Кажется, мысли в голове обгоняли её физические способности в несколько раз.

«Какого хера он работает на вшивого, злого, мерзкого мужлана? Этот гад в предоргазменном экстазе скорчится при виде Кирилла на своих идеальных ногах. Он растопчет всех своими остроносыми ботиночками».

Ярость Лизы вполне объяснима. Если б не моё стеснение, лень и мысли о ненужности, всё было бы так, как она хочет. Как мы вместе хотим. Но по ночам я убеждал себя в том, что охранник – не такая уж отвратительная работа, если подумать.

Час на проверку сумок покупателей, вызывающих подозрение. Полчаса на допросы уличённых в краже в предкассовой зоне. Ещё полчаса на изъятие и списание награбленного. И пятнадцать-двадцать минут на установление личности и целей совершения кражи, составление протокола и прочие манипуляции.

«Кирилл вернулся под утро. Это едва можно назвать возвращением. В одиннадцать ему снова УХОДИТЬ».

«Мы почти не виделись за этот месяц».

Утрата сексуального влечения, разные города, разлука, спровоцированная рабочим графиком – основные причины расставаний большинства пар.

Потратив двадцать минут, я сделал тридцать девять кадров. Ноги. Сплошные ноги. Он пяток до пояса. В штанах, трусах и голый, с прикрытыми листом А4 гениталиями. Когда делаешь фото обнажённых ног, необязательно пытаться сделать их сексуальными.

В детстве обо мне ходило много слухов. Даже для самых отпетых малолетних хулиганов общение со мной было поставлено под строжайший запрет. Я был выпачкан в грязи, дерьме и от меня пахло пожарищем. Старым промокшим табаком.

Однажды мы с пацанами нашли потерявшегося кота соседки. Мы закрыли его в подвале, а сами позвонили в дверь, прихватив большую коробку из-под ёлочных игрушек. Анне Ивановне рассказали о найденном Снежке.

С тех пор каждый раз после встречи со мной пацаны получали тумаки от родителей. Мы накидали рыбных, куриных, говяжьих костей, полили красной гуашью и накрыли старой, потёртой, разрезанной на куски меховой шапкой моего бати. Этот реквизит исполнил роль Снежка.

И теперь – в обход этого всего – я предстану моделью ног?

Что подумают мои парни? Чёрт возьми, они назовут меня обсосом. Неужели голос Лизы так близок к моему собственному, что я колеблюсь между выбором «самоуничтожения» и «перерождения».

Я цепляюсь за ветер из открытого окна, словно рыба, пойманная на крючок, пытается дотянуться до капли воды. Мои голые пятки замёрзли, стоя на ледяном паркете. Небольшая наледь образовалась на подоконнике. Холод повсюду. В доме, на улице. Но больше всего – холод у меня на душе.

«Я триста раз умоляла его никого не слушать… Триста раз твердила о том, что в обществе нет поддержки. Хочется иногда просто треснуть по морде эту ленивую, неуверенную дрянь».

Во время погрузки я засыпал. Дни и ночи летели, испепеляя возможность начать работать своими силами ради нашего с Лизой блага. Я зажмуривал глаза и резко открывал, чтобы сон не сморил меня. Каждый вечер пятницы, субботы и воскресенья мы с моими сменщиками вытаскивали пару бутылок водки со склада. Мы не могли работать в такой скверной обстановке.

Мы брали ананасовый сок и керамические кружки из-под чая. В нашей каморке с камерами наблюдения, где на сотнях экранах транслировалась жизнь каждого отделения супермаркета, мы по очереди разводили пятьдесят на пятьдесят. Водка и сок. Пока часовое чередование не окончится. Бутылка стояла в моём портфеле с одеждой, завёрнутая в шапку с логотипом ЦСКА. Нашу каморку камеры наблюдения не отслеживали. Туалеты и столовую – тоже.

«Кирилл, чёрт бы его побрал, вернулся утром вонючий, как бомж. Мерзкий запах перегара и засохшие слюни на щеке. Где, как не на своей расчудесной работе, угораздило его так наклюкаться?..»

Отрывки из «Дневника Лизы» ели мой мозг, и, стоя на входной точке, я упускал мелких воришек, выносивших женскую краску для волос, сыр тофу и куриные ножки гриль. Чёртова работа раздражала всё больше и больше. Почему я должен охранять этот долбанный магазин, как дом родной? Вцепляться в каждого, кто мало-мальски способен на кражу. Да все мы на нее, блядь, способны.