Ольве и Торину не то чтобы обрадовались, но место у костра дали. Ветка тут же схватила черную картошинку — и отчего-то хрупкий пачкающий уголь словно вернул ее от рубежей отчаянных, беспросветных мыслей в день сегодняшний.

— Они поговорили?

Арагорн посмотрел в сторону реки.

— Да. Леголас хочет, как разыщется отец, идти в Мордор. Никто не представляет себе даже, что может случиться с Тауриэль.

— Ну я представляю, но лучше мы не будем домысливать, — сказала Ветка. — Придет время, и так узнаем. Они не… дрались?

— Эйтар призвал меня в свидетели. Я рассказал все как было, — задумчиво сказал дунадайн. — Когда такое между друзьями, всегда тяжко. Но они смогут… смогут…

— Но друзьями не будут более, — отрезал Лантир. — Торин? Сала? Есть еще хлеб. Арагорн и Леголас выезжали на проезжий тракт и выменяли кое-чего у торговцев-людей.

— Лантир, ну чего ты такой злой все время? — спросила Ветка. — Я давно хочу узнать. Вот можешь мне лично, прямо в лицо сказать, что не так? Чего ты бесишься? Если бы ты был человек, я бы решила, что ты в меня влюблен и в таком виде ревнуешь. Типа как Тиллинель раньше.

Лантир посмотрел ей в лицо.

— Люблю? Тебя? Во-первых, я как считал, так и считаю, что твоя связь с Темнейшим не прервана и сильна. Ты его ставленница и призвана губить королей Севера. Доказать? Пожалуйста. Если и не брать то, что было ранее, что видим теперь? Великий гном, уж всяко не последний из наугрим, бросает отчий престол и уходит на заведомо глупую войну, уничтожает свой народ.

Торин перестал жевать и уставился на Лантира.

— А Тауриэль и Кили? Считаешь, Ольва, ты и тут не при чем? Да не было бы тебя, какая эллет поглядела бы на… ммм… на гнома, будь он пять раз принц? Это ты научила дев смотреть куда ни попадя и творить балрог знает что. Хорошо получается? Не очень.

На повышенные тона в голосе Лантира пришли Эйтар и Леголас, также уселись к костру и картошке.

— Где нынче Владыка? То-то и оно. А почему он неизвестно где? Потому что он помчался догонять тебя — невоспитанную, неспособную оценить оказанную честь, любящую так мало, что даже не поговорившую с Королем. Нет, тебя погнала в путь прихоть. И сколько уже погибло эльдар… и наугрим на твоем пути. Само твое присутствие тут ослабляет Север, сеет раздор, не несет никакого света. Пока ты жива, Ольва Льюэнь, все короли Севера в великой опасности, даже роханец и Бард. Я убежден в этом.

Ветка смотрела на Лантира и не находила, что сказать.

— Ты не в свои дела лезешь, нолдо, — сказал Торин. — Если не перестанешь околесицу нести, перекину через колено и отшлепаю, как дурачка. А за глупую войну и головы лишиться можешь.

Лантир встал.

— Я отдам за тебя жизнь, не задумываясь, Ольва Льюэнь. Потому что ты избрана моим Владыкой и на то его воля. А я не предатель. Но думать мне никто не запретит. Что до принца Анариндила… будущее покажет. Ведь не зря орды орков кричат его имя и называют принцем Мордора. И не зря зелье, уничижающее дев, названо именем твоим. Это не Леголас и Эйтар должны идти в Мордор. Это ты должна идти к тому, кто тебя сотворил, дева-рамалок.

Эйтар и Леголас поднялись, обступили Лантира.

— Я думаешь не переживала, что этот козел управлял моей жизнью? — сказала Ветка. — Мне кажется, эта история закончилась. Я больше не под его властью.

— Сама подумай. Выходит, под его. И что ты ни сделаешь, ему на пользу.

— Лантир, ты забываешься, — сказал Эйтар, заступая нолдо плечом к плечу. — Это твоя Повелительница.

— Я ушел из Леса и принесу другие присяги, она не Повелительница мне, — сказал Лантир. — И лишь Король всегда останется моим Королем. Она спросила — я ответил.

— Сядьте все, — устало сказала Ветка. — Только этого мне и не хватало. Распрей среди своих. Ты сам, Лантир, говоришь, где я — там распри. А где ты — там что? Мир и покой, что ли? Леголас… кто отправится в Лес, ты или я? С Йуллийель должен быть кто-то из семьи.

— Давай решим утром, Ольва, — произнес Зеленолист. — Вечер не задался. Поедим в тишине, и если узбад не станет убивать нолдо, отправимся спать.

Вечер завис настоящий, летний — беспросветная синь, усыпанная звездами, силуэты деревьев и скал, нависающая громада Мглистых гор. Видно, снова шел дождь — плотный воздух можно было резать ножом. Где-то у самых глаз у Ветки остановились слезы, беспомощные, как у ребенка, и густые настолько, что они никак не могли выйти наружу. Постоянная тревога меняла ее еще сильнее, чем цветочные капли злонамеренных эльфиек.

Картошка была вкусная и ароматная, сало — первоклассное, соль горчила.

Комментарий к Глава 31. Король остается королем

https://vk.com/club93970104?w=wall-93970104_6611

========== Глава 32. Я здесь ==========

— Этот парень из людей, видно, будет со временем великим, — произнес Торин.

— Ты хочешь поговорить со мной об Арагорне? — спросила Ветка, глядя куда-то внутрь себя. — Давай не сегодня.

— Уж заполночь, провожу тебя в шатер, — выговорил узбад, но в голосе его гремели перекаты подземных рек и шуршали горные оползни. Весь стан спал, только дозорные недвижно стояли на высоким камнях — отдыхали наугрим, закончившие кузнечные дела, отдыхали эльфы Лихолесья и Лориена. Ветка пошла вдоль течения реки, заступая легкими узорчатыми сапогами на песчаное мелководье, как делают иногда дети, ожидая, что им влетит, но при этом не в силах противостоять магии воды.

— Сейчас я пойду.

— Этот нолдо! — рявнул Торин, уже не скрывая своего настроения. — Только его рассуждений и не хватало! Я сделаю из его кишок себе портупею!

— А вдруг он прав, — тихо сказала Ветка. — Вдруг мне вообще ничего нельзя делать. Просто не делать и все. А вдруг… а вдруг Ри погибнет… потому, что поехал искать меня туда, где меня нет…

Торин собрался сказать, что еще день назад Ольва запрещала кому-либо думать или говорить о том, что Владыка не найдется.

О том, что она собиралась любой ценой искать его тело, его… и тело их сына, либо же никогда не поверит в их гибель.

О том, что она — майа наугрим, дева, которая совершала немыслимое, что никому не под силу. О том, что она всегда побеждала.

О том, что он всегда будет ее другом, всегда поддержит. О том, что хочет видеть ее счастливой.

О том, что хочет…

Торин сграбастал Ветку — во всех ее сложных нарядах от Галадриэль, шитых камнями, в мантии и в желтой диадеме; сжал и рывком прислонил к валуну, поросшему сухим мягким мхом. Ольва пискнула; узбад приблизил свое лицо к ней и прошептал прямо губы в губы:

— Давай тогда оба скажем, что думаем… если только твой морготов эльф посмел сбежать и погибнуть, как только это станет известно, ты в тот же день станешь моей… Махал, мы такие рассудительные, что как будто перестали быть живыми, Ольва! Я здесь! Я рядом с тобой и никогда никуда не отступлю!

Мощные руки Торина сжали Повелительницу пущи с такой силой, что из нее словно выпустили воздух; она выдохнула, но по жилам побежал огонь, сравнимый с тем, что тек в реке балрога под Морией.

— Торин!

И — вот оно; огонь и металл, горелая кожа наручей, запах кремня и стали в огниве… слезы брызнули из глаз Ветки — но это были не слезы горести и скорби, а жизни и страсти. Торин притиснул ее к камню, прижал бедрами; сдернул платье с плеча и впился в него губами. К плечу, ключице, шее; Ольва перестала видеть что-либо возле себя, так как глаза были залиты слезами, зато она всем телом ощущала горячие толчки сердца гнома, невольно обхватила его ногами за бедра, закинула руки на шею.

— Давай же, — рычал Торин, — к Морготу все эти возвышенные разговоры, рассуждения, живи! Дыши! Ты все можешь… и ничего не потеряла… — и целовал виски возле ушей, лоб, щеки — и наконец жарко и глубоко захватил губы.

Ветка больше не могла скорбеть. Ей надо было пережечь горе и ужасные мысли, как яд, в себе, в крови и теле. Она вжалась в Торина, вцепилась руками в его волосы, губами прильнула к губам, и целовалась, выбросив из головы любые, какие угодно, страхи, мысли.