— Тауриэль. Сядь. Эйтар.
Села и сама Ветка, выбрав место, которое условно можно было назвать «во главе стола».
— Ты мне не повелеваешь, — сказала Тауриэль.
— Я не повелеваю. Я прошу сесть и поговорить. Как супруга короля может просить принцессу, — сказала Ветка и подняла подбородок.
— Но тон!
— Тауриэль, пожалуйста, сядь. Эйтар? Эстель?
— Этот разговор будет касаться меня? — спросил дунэдайн, как-то тревожно поеживаясь.
— Мы определим, что происходит в нашем отряде и куда мы все же едем, — сказала Ольва.
Юноша подошел к ней и нагнулся к уху.
— Позволь мне пройтись и проверить окрестности, Повелительница. Ночью в дождь я слышал варгов, много варгов. Под утро, когда вы готовились лечь спать и я подошел к тебе и телохранителю, я немного прошелся — не до самого тракта, но я видел орочьего дозорного, который ехал с юга на север. Он тоже заметил дым, вы много топили, но не остановился разведать, ибо вести нес срочные. Мне не нравится это, и пожалуйста, решайте скорее. Мое мнение — надо немедля переправиться через Андуин и дальше решать, как быть. Но уже на той стороне. Может так статься, что дорога в Пущу будет временно закрыта для тебя и Эйтара.
— Хорошо. Иди. Разберешься, возвращайся, мы будем готовы, — сказала Ветка.
— Вы, все трое, увлечены друг другом, — и человек очень искренне, немного лукаво улыбнулся, — но когда Перворожденные так заняты, кто-то должен проявлять осмотрительность…
Ветка хотела одернуть Эстеля… и передумала. Только улыбнулась и слегка кивнула.
И когда человек вышел, сплела пальцы на столе возле глиняной чашки с отбитой ручкой, наполенной отваром Радагаста, и посмотрела.
Это был тоже не простой взгляд, а невольно заимствованный у Трандуила — именно по принципу «с кем поведешься, от того и наберешься».
Эйтар был собран и заинтересован, Тауриэль сидела как на гвозде.
Взгляд имел целительное и волшебное влияние. В прежние времена Ветка и на себе его действие многократно испытывала.
Еще через миг Тауриэль заговорила. Сама, без вопросов.
— Я отлично понимаю, куда и каким образом я уронила свою честь и честь Кили! Но и вы! Эйтар, она твоя Повелительница, как ты мог так оскорбить Владыку! Как… ты сам — как так можно! Еще вчера… и уже сегодня… кто ты после этого…
Ветка подняла руку — остановила Эйтара, который собрался то ли возразить, то ли выскочить отсюда прочь, и неспешно произнесла:
— Он не оскорбил. Он спасал и исполнял долг телохранителя. Но если ты хочешь знать больше, между нами не было и не может быть близости. Мои чувства к Трандуилу — истинные, и измена хроа неприемлема.
— А я вот такая неправильная! — выкрикнула Тауриэль. — Мне стыдно перед принцем, но я даже не вспомнила о нем! Ни с орками, ни с… — и осеклась.
— Нет, ты отлично все помнила, — сказала Ольва. — Просто твое сердце остыло, а твоя беспокойная за… душа ищет новых рубежей. И не забудь про зелье. То, что тот самый день прошел и твое тело восстановилось, не значит, что зелья не было. Это такая штука, о которой придется помнить какое-то время. Проявлять внутреннюю дисциплину. Отличать собственное от чужого. Понимаешь? Не оскорблять друзей. Не разочаровываться в них, не разобравшись, в чем дело. И если ты хочешь быть поистине храброй, ты не будешь избегать разговора с Кили, встречи с ним. И только затем отправишься туда, куда хочешь. И кстати, между вчера и сегодня ты сказала Эйтару, что будешь искать Леголаса.
— Ольва… и ты… Эйтар… поймите, — Тауриэль закрыла ладонями лицо. — Это так сложно. Леголас… Кили. Мы же росли все вместе, Эйтар, ты помнишь? И я так удивилась, когда вдруг много позже Леголас открыл в себе любовь ко мне… я видела в нем брата. Как и в тебе. Я так думала. Оказывается, все может быть иначе. Все. И даже с братом можно… ох. Я не хотела сделать Леголаса несчастным и убегала из Леса — то просто убегала, то с Кили. Я…
— Погоди, — сказал Ветка. — Пока не наговорила лишнего. У людей есть такое — влюблен или люблю. Это разное. Влюблен — хочется быть вместе, петь и бежать в закат, а еще обняться покрепче. И мы обычно разрешаем себе это. Но такое волнение крови затем проходит, хотя может возвращаться после разлуки и потом снова безболезненно… или не безболезненно… уходить. А люблю — это когда набегавшись в закат, ты понимаешь, что готов делить с другим любые радости и беды, быть рядом в любом случае, и нет ничего драгоценнее, чем его благополучие — раньше, чем свое.
— Как же вы отличаете? — прошептала Тауриэль.
— Иногда с трудом. Не сразу. Иногда не отличаем. Так и маемся.
Невольно Ветка подумала о Торине. Да, до сих пор так и не отличила, что же было тогда… с ним.
— Ты, может, почувствовала сейчас, что влюблена в Эйтара.
Эйтар шевельнул ушами. Ветка помнила по Мэглину, что это есть признак сильнейшего душевного волнения.
— Может, зелье дало тебе возможность не только думать хроа, телом, и желать, как желает всякая женщина, а именно чувствовать, как человек. А может, ты всегда так чувствовала. Вы же не одинаковые, как грибы в лесу. И ты, Тауриэль, ты особенная.
Тауриэль смотрела в доски стола.
Потом заговорила.
— Я считала, что я очень плохая, грязная. Поэтому убегала, хотела стать разведчиком Дальних Пустошей, даже с Глорфиндейлом просилась в его странствия. В ответ он сказал мне, что мне еще надо стать собой, а он в основном сидит в своей лачуге в Ривенделле и пьет, если не нужно ехать на подвиг. И это его выбор сейчас. И компания ему не требуется…
Эйтар и Ольва молчали.
— Я правда влюбилась в Кили. Еще и потому, что он… наугрим. И принц. Стать принцессой Эребора… а не просто… быть какой-то… это все так… заводило. И еще я подумала, что могу избавить Лес от себя. И себя — от себя. Правила и обычаи эльфов давили и давят на меня, как каменная плита… и все эти дела, сватовство, свадьба, Полуденный приют… правда заняло меня на время — и дало радость. Но… я не смогла стать гномкой… и там своих правил оказалось предостаточно…
— А не выйдет избавиться от себя, — сказала Ветка. — Тебе с этим жить, и Тауриэль, это совсем неплохо, разобраться наконец. Но тебе точно стоит, это оставаться все же другом — друзьям, помнить самые главные обязанности, быть честной с собой. Кили будет больно, но он поймет. Он сам многократно предпочитал долг — любви. А ты предпочтешь любви и долгу — себя. Так тоже можно. Но это надо понимать и идти к такому с открытыми глазами и открытым сердцем. Ты понимаешь, что, например, Эйтар уже готов был тягаться за тебя с Кили? Что он принял тебя?
Тауриэль вскинула взгляд на стражника. На лбу ее нарисовалась скорбная морщинка.
— Прости меня… и спасибо тебе. Ты…
Эйтар сделал неопределеное движение головой и Тауриэль не договорила, подчиняясь его невысказанной просьбе — не ворошить.
— Он хорош, — озвучила Ольва. — И он — друг.
— А ты… ты сама… с Мэглином?..
— Нет. Ни с кем и никогда, только моя цветущая весна. И темный майа… но это, мне кажется, видело все Средиземье.
— А я думала…
— А ты не думай. Надо просто спросить.
Мысленно Ветка в этот момент била себя в лоб кулаком. Какие мы все умные, задним числом — или когда поучаем других!
— Даже не меня спросить. Самого Мэглина.
— А Аннатар…
Ветка ощутила себя на совсем тонком льду и подумала, что только крайняя честность позволит ей сейчас вытянуть Тауриэль…
Эйтар не дышал. Происходящее, такие разговоры, были для него, даже знающего все, чрезмерны.
Ветка заговорила очень осторожно.
— Он бог все-таки… майа. Он прекрасен и совершенно омерзителен в его стремлении властвовать и подчинить все. Если бы в нем не было величия, он не набрал бы такое могущество. Он страдает по красоте — но сам не может ее создать. Он страдает по любви — но сам может вызвать только страх и отвращение. Он страдает по акту творения — но не может стать отцом… или сотворить нечто достойное. Орки — его дети, орки — его творчество. Его сила. Его максимум. И он понимает, что это очень сильно не дотягивает до того, чего он желает. Он желает всем собой… это желание очень ощутимо, Тауриэль. Да, мне иногда было хорошо с ним, хорошо так, что я вставала на очень опасную грань. Потом тошнило от этого. Потом я ненавидела его и хорошо уже не было, только больно. Но было одно, что провело меня через все это.
