Но здесь было иное. Лицо и шея иноземки горели, и сквозь сон она сперва тихо, затем громче повторяла:

— Торин… Торин, Торин, Торин! — почти до крика.

Трандуил попробовал успокоить сон, но лишь разбудил Ветку — залитую потом, встревоженную.

— Мне снился узбад, — сказала она мрачно, даже не предполагая, какую бурю в душе короля эльфов вызвала, — он погибал в подземельях, в какой-то черной реке, ему нужна была помощь. Моя помощь. Нельзя отсиживаться здесь, когда наши друзья…

— Торин мне не друг, — певуче сказал тогда Трандуил.

Ольва Люэнь посмотрела на него, и, желая успокоить, сказала ужасное.

Она сказала, что точно так же Торин переживал, когда она произнесла сквозь сон имя Трандуила.

Да, Трандуил понимал, что имела в виду жена, которая не собиралсь от него ничего скрывать, то есть вообще ничего; но алая волна ударила его по вискам, смутила способность трезво мыслить. Она говорила его собственное имя во сне, хорошо. Она и теперь его часто говорила. Но в ней оставался уголок, не закрытый для узбада. И когда-то этот наугрим был рядом с ней сонной… и мог слышать, чье имя она произносит. На секунду Владыке привидилось, что Торин тут лежит третий, что он, Владыка Сумеречья, спит чуть ли не в обнимку с Дубощитом и слышит его глубокое дыхание…

Трандуил закрыл границы Пущи. И в тот же вечер по его приказу Фириэль снова поставила кувшин в спальне.

И уже назавтра Ольва вполне соглашалась с тем, что да, сейчас неразумно покидать обереженное Лихолесье, а надо дать подрасти детям. Уж до семи лет точно.

И ластилась к Трандуилу, играя, как милый котенок, придумывая свои невероятные наряды, некоторые из которых смешили до слез… а другие радовали душу и тело.

А Трандуил так и не поверил, что это был страшный сон. Слишком часто Ольва дышала, слишком говорящим было ее тело, ее заломленные руки… не страшным был тот сон, а совсем другим.

В его власти, мужа и мага, было оберечь Сумеречье, в его власти было оберечь душу Ольвы от любых воспоминаний о другом короле Севера, короле без королевства, добровольно ушедшем в скитания. И он это сделал.

Трандуил был уверен в сердце Ольвы. Но он желал царить в ее памяти и мыслях, царить безраздельно. Нежная симпатия к Мэглину, приступы любования дворцовой стражей, воспоминания о Торине… зачем это все Ольве?

Зачем, если есть он?..

И Эйтар был выбран в свое время потому, что Ольва никогда не вглядывалась в этого стражника вот так. С интересом.

И вообще, телохранитель Ольвы — дело семейное. Эйтара Трандуил считал почти племянником. Не по крови, но потому, что тот рос вместе с Леголасом.

Трандуил приподнял ресницы.

Да, он спал в обнимку с Дубощитом и слышал его глубокое дыхание. И стук мощного сердца там, под плитами мышц.

И вот она черная река.

Ольва видела будущее? Они оба видели будущее? А он, маг Лихолесья, не распознал этого?..

Гном тем временем потянулся, легко встал. Привычно прочесал руками бороду и волосы. Уединился за камнями, вышел к Трандуилу.

— Полегчало?

— Да. Пойдем.

Но не успели короли пройти и пол-лиги вдоль бурлящих черных вод, как камни под их ногами сдвинулись, потекли, будто живые; их сбило с ног, и вместе с оползнем, с окатанными и рваными камнями вперемешку, опрокинуло вниз, на новый уровень бездны.

На сей раз Торин приземлился на Трандуила. Он был без кольчуги, плетеная одежда из драгоценнейшего металла лежала у него в кармане штанов. Осколком рассекло ключицу, больно…

Эльф сел, спихнув гнома, ощупал плечи и руки, тоже исцарапанные в падении.

— Цел? — спросил Торин.

Трандуил собрался что-то сказать, но…

Торин нащупал, что они находятся на гладко отшлифованном полу, и вскочил. А еще здесь было намного светлее, чем там, выше. Как они пересекли реку — осталось загадкой.

Трандуил смотрел куда-то за спину наугрим… глаза его расширились, губы округлились. Торин прыжком развернулся, хватаясь за рукоять меча, и тоже замер.

Это было нечто вроде чертога, окутанного с двух сторон двумя реками — черной рекой ядовитого кипятка и огненной рекой, пылающей нестерпимо. Отшлифованный пол из вулканического стекла, базальтовое кресло… или даже трон. Лежанка из того же мягкого и уютного материала. Скалы вокруг не отесаны, но покрыты сияющими рунами, которые и делали это место более освещенным. И рун было неисчислимое множество. Почему-то это давало понять, какую громадную толщу лет обитающий здесь наносил руны на скалы, наслаждаясь их углами и завитками, и затем заклинал каждую…

Балрог стоял в нескольких шагах.

Кровь запеклась прямо на королях — а волосы даже в косах затрещали, как и в бороде Торина.

Демон огня поднял руку и сделал какой-то сложный жест — свет стал больше из огненного белым, а нестерпимый жар немного уменьшился.

И балрог заговорил.

Речь его напоминала синдарин, но согласные произносились, точно звуки кхуздула. Он сказал несколько фраз рокочущим, низким голосом и замолчал. Потом заговорил снова и снова замолчал.

— Что это? Что это за речь? — взволнованно зашептал Торин.

— Погоди… отец бы разобрал… я не все улавливаю… это… это валарин.

— Ты сможешь его понять?..

— Зато понятно, почему он и говорить-то с гномами не пробовал… вы-то не изучаете древние наречия.

Трандуил сосредоточился, выпрямился. С достоинством поклонился.

— Не выпендривайся, он нас все равно не видит…

— Он слышит наши движения…

И Владыка заговорил. Не быстро, подгоняя слова и звуки один к другому, не торопясь, четко выщелкивая слова древних эльфийских наречий, выговаривая их на новый лад. Ошибаясь и поправляя сам себя.

Торин чуть не плясал от нетерпения.

— Он отпустит нас? Отпустит?

— Погоди…

Балрог снова сказал несколько фраз и протянул к Трандуилу огромную руку, почерневшую прямо на глазах — демон убирал из нее свое пламя, чтобы эльф не обжегся. Развернул пальцы…

— Ого, — сказал Торин.

На ладони демона лежал если не Аркенстон — то его двойник. Овальный камень такой же чистоты и формы, только разбитый пополам, лишенный внутреннего света.

Трандуил сжал зубы, стиснул челюсти так, что желваки выступили, скулы заострились. Снова сказал несколько фраз. Обернулся вокруг, влево, вправо… балрог небрежно, пинком подкатил к королям пару валунов без острых граней. Трандуил сел.

— Да что он говорит?

Трандуил вздохнул.

— Он говорит, что отпустит одного. И этот один должен принести ему его глаз. Ты видишь, глазницы пусты. Он чувствует, что мы касались его глаза, и, следовательно, знаем, где он. Говорит, поэтому мы еще живы. Это вот — его разбитый глаз, который он хранит на память. Но целым сможет видеть. Это очень древний и могущественный майа, Торин.

— Аркенстон!

— Да.

— Он у тебя в Лихолесье!

— Нет, — досадливо сказал Владыка. — Он у Ольвы. Она забрала его с собой, когда удрала. Я же поэтому и решил, что она побежала к тебе. Она взяла все драгоценности, которые получила в подарок в Эреборе или от Эребора. Все.

— Девочка моя, — польщенно сказал узбад.

— Моя, — припечатал Трандуил. — Жена. Итак. Он отпускает одного и ждет, пока тот вернется. Обещает сохранить второго и также отпустить, если и когда глаз будет доставлен.

— Отлично, проваливай, — сказал Торин. — Я как раз поучу с этим вот… этим… как его… валарин.

— Он не хочет тебя. Он хочет меня.

— С какой стати?

— Потому что я прекрасен, умен и образован. Потому что я могу с ним говорить. Потому что я Перворожденный и, следовательно, не наугрим, к которым у него счеты.

— Счеты! — вскричал Торин. — А у меня к нему не счеты? Скольких гномов он перебил! Зачем? Что плохого мы делаем?

Балрог зарокотал — Трандуил выслушал его, сказал несколько слов. Затем принялся переводить.

— Мифрил — кровь балрогов. В Мории в такие времена, когда Моргот только призвал его народ из огненной бездны, было большое сражение. Пролилось много крови балрогов. И когда гномы пришли и стали выковыривать ее из камней, в которые она впиталась… это для него, как для нас осквернение могил, Торин. Он не смирится с этим. Ослепнув, он теперь просто идет на любой металлический шум, на все, что отличается от копошения гоблинов. И разит.