«Что-то худшее случилось с Девой?»

«Худшее», – он тяжело кивнул. «Вы знали, что она в тюрьме в Руане? Продана за деньги англичанам, как лань мясникам. Да, конечно, вы слышали.

Суд начался. Что за издевательство! У нее даже нет защитника. Результат ясен с самого начала. Они хотят дискредитировать короля, объявив ее ведьмой. Если они смогут доказать, что его трон завоеван колдовством, окажется, что он вовсе не король, а она умрет».

«Я благодарю вас, милорд барон, за то, что нашли время, чтобы сообщить мне. Вы не должны оставаться здесь из-за меня. Вы пропустите сражение».

«Какое сражение?»

«Атаку, милорд! Боже, если бы я мог поехать! Уверен, каждый мужчина и каждый мальчик Франции должны сейчас идти на Руан! Даже король не может отставать сейчас».

Де Ре рассмеялся, но смех прозвучал скорее как рычание. «Не будет атаки на Руан. Король распустил армию. Расходы на ее содержание слишком велики. Он не может позволить себе содержать и королеву, и любовниц с их прелестными тряпками».

«Милорд!» Сердце Гвальхмая готово было выпрыгнуть из груди. «Вы богаты. Вы можете заплатить за нее выкуп? Я готов отдать вам всю оставшуюся жизнь!»

«Слишком поздно. Они не обменяли бы ее на всю Францию. Если они смогут доказать, что она колдунья – а они смогут, ведь против нее 60 судей – она сгорит. Это так просто, Лэглон. Я знаю одно и говорю вам сейчас: если эта девушка сгорит, Бога нет!»

Гвальхмай в ужасе уставился на своего сеньора. Без сомнений, де Ре был совершенно серьезен. У него было лицо человека, который так мучительно страдает, что больше не в силах кричать.

«Тогда остается только одно. Мы должны освободить ее!»

«Вот почему я провел это время с вами. Я готов штурмовать стены ада ради нее! У меня есть еще одна лошадь, с пустым седлом. Вы едете со мной?»

«Если я не поеду, пусть я никогда больше не смогу ездить или ходить!»

Никакая армия не пошла на Руан. Ни слова сочувствия, ни предложения выкупа, ни даже угрозы мести от ее «лучшего принца в христианском мире».

Переодетые де Ре и Гвальхмай в качестве меры предосторожности укрылись в нескольких милях от Руана. Они обнаружили, что сельское население равнодушно к процессу.

Они смогли пройти через ворота города вместе с обычным потоком крестьян и торговцев, пока колеса судебного процесса медленно крутились.

Секретарь суда Маншон, тайно сочувствующий страданиям Жанны, охотно позволил себя подкупить. Он стал снабжать маршала ежедневными отчетами. Поэтому, когда она бросила последний звонкий ультиматум своим мучителям, его текст вскоре оказался в руках двух ее друзей.

«Хорошо подумайте, вы, кто судит меня! Говорю вам воистину, что я послана Богом. Вы подвергаете себя большой опасности. Я знаю, что англичане приговорят меня к смерти, надеясь, когда я умру, получить королевство Франции.

Даже если бы их было на 100 тысяч больше, чем сейчас, им не достанется королевство. Я точно знаю, что все англичане будут изгнаны из Франции, то есть все, кроме тех, кто умрет здесь.

Я пришла, потому что послана Богом. У меня нет здесь своего интереса. Я молю вас, чтобы вы отправили меня обратно к Богу, от которого я пришла».

Де Ре прикрыл глаза рукавом. Он смог справиться с чувствами и положил пергамент на стол. Через мгновение он бросил:

«Все кончено, Лэглон. Ее последняя битва закончилась. Она просит смерти.

Этот заводчик вшей Кошон! Тот жалкий прокурор, который называет себя епископом! Cochon – свинья ^[40] – вот кто он такой! Клянусь, собаки будут пить его кровь, как кровь Иезавели!»

«С ней так плохо обращаются?»

«Маншон говорит, что она не может слушать мессу или принимать причастие. Дверь часовни, когда ее проводят из тюремной камеры в зал суда, всегда закрыта, поэтому она не может даже взглянуть на алтарь. Вы знаете, что она делает? Она смотрит на дверь, преклоняет колени и шепчет: “Я знаю, что мой Господь все еще внутри!”

Хотел бы и я верить, что Господь здесь. Скажите мне, Лэглон, Богу есть дело до нее? Есть ли рай, способный принять эту благородную душу?» Его голос сорвался в вой.

Он метался по комнате. «Есть ли Бог?» Его багровое лицо было искажено яростью. Он сбил кулаки в кровь, молотя ими по стенам. Вдруг он остановился и обернулся.

«Баск, летите в Орлеан, так быстро, как будто вы на самом деле орел. Приведите мне стрелка мастера Жана. Если она должна умереть, то не на костре, клянусь адским огнем! Пусть другие умрут вместе с ней, но она не умрет на костре!»

Пока Гвальхмай был на пути в Орлеан, прошла пасха. Д'Алансон с радостью разрешил взять на время стрелка, которого принял на службу в своем герцогстве, но только в качестве одолжения де Ре. Он не верил в возможность спасения.

Когда Гвальхмай c лотарингцем прибыли, они нашли де Ре в мрачном настроении. Он устало смотрел на последний пергаментный свиток. Был вечер 24 мая. Процесс подходил к концу.

Гвальхмай был потрясен, увидев, как сильно изменился его друг за время его отсутствия. Де Ре так глубоко ушел в свои мысли, сидя у камина, что не замечал, как дымятся подошвы его сапог. Вскоре после отъезда Гвальхмая он сбрил свою знаменитую синюю бороду. Кожа под ней была пепельно-серая, щеки впалые, под глазами были мешки, как будто он провел несколько бессонных ночей. Он выглядел намного старше своих 27 лет.

«Что случилось?» – Гвальхмай боялся услышать ответ.

«Что? Спросите! Я отвечу тремя словами: страдания – трагедия – смерть. Она отреклась. В этом мире нет веры никому, Лэглон. Не то чтобы я виню ее, бедную усталую любовь». Он поспешно добавил: «Горе ее мучителям! Агония ее королю! Ее королю, который ничего не сделал. Клянусь, Карл дорого заплатит за это. Я уберу его с трона!

Но кто посмел бы ее сжечь, если крест, поставленный на клочке пергамента, мог бы это предотвратить? Но, наконец, сдаться! Это невероятно!»

«Крест? Дайте мне посмотреть сообщение!» Гвальхмай поспешно пробежался глазами по отчету Маншона. «Так, три дня назад. Взгляните», – он улыбнулся и вернул пергамент обратно. «Внимательно изучите крестик. Посмотрите, где он поставлен. Маншон, должно быть, сделал точную копию стенограммы.

Она не сдалась. Она выиграла еще одну битву. Ее святые обещали ей избавление через великую победу. Она все еще ждет, когда это обещание сбудется. Она выиграла немного времени для нас, чтобы мы помогли ей.

Крест! Вы забыли, де Ре! Крестик был нашим знаком того, что любое послание, помеченное таким образом, должно считаться ложным, если она когда-нибудь попадет в плен».

Де Ре просиял. На его лице появилось почти одухотворенное выражение. «Я знал, что она неколебима. Когда придет время, она откажется от признания. Тогда они отведут ее на костер, но мы будем там. Если нет другого пути, всегда есть милость ножа».

Он перевернул страницу. Его рука непроизвольно дернулась. Он застыл, лист выпал из его руки. Гвальхмай подхватил листок и прочитал вслух последние несколько строк, которые добавил Маншон:

«Что они собираются сделать, я не знаю, но, если вы хотите чем-то помочь ей, милорд барон, надо действовать быстро. Вязанки хвороста свозят на старую рыночную площадь, и, насколько я знаю, другой казни огнем не предвидится».

Де Ре разорвал письмо в клочья. «Кажется, время пришло. В дорогу! Мы тоже отвезем хворост в Руан».

23

Рыночная площадь Руана

О, нет, не была бы столь жгучей боль,

Когда б кое-кто был горд.

Один лишь есть христианский король,

Что пугается звона шпор.

...Бубенчики медные и золотые,

Рыдайте, звеня,

Память храня,

Как предали ту, кого мы любили. Песни Хуона