Такие яркие, такие счастливые ноты снова поднялись, чтобы бросить вызов судьбе. Гвальхмай понял, что это был сигнал к сбору всех фей и эльфов, последнее великое собрание для окончательного перелета с Земли на Астофар, а еще он понял, что это было прощание.

Кто-нибудь еще слышал? Бабочки взлетели и соединились вокруг знамени, словно благословляя его. Они роились вокруг, не касаясь друг друга или Жанны, которая держала флаг, потому что прикосновение к ее стальным доспехам для них означало страшную смерть. Они собрались, словно крылатые королевские лилии, и Жанна в центре этого круга откинулась на спинку седла, любовалась ими и смеялась, запрокинув голову назад. Гвальхмай с грустью вспомнил, что так же смеялась и его потерянная любовь. Глядя на Жанну в эти недолгие минуты, он видел не солдата, а юную девушку, счастливую под летним солнцем.

Снова прозвучал восходящий серебристый звук, и вместе с ним поднялся рой, все выше, до верхушек деревьев и еще выше. Вихревое облако взлетело, превратилось в шар серебристых мошек, в блестящую точку, все еще различимую напряженным глазом, и наконец, исчезло навсегда на длинной небесной дороге к более приветливой звезде.

Но не все! Один бледно-зеленый мотылек все еще сидел на накидке Гвальхмая, явно считая это место безопасным. Он открывал и закрывал изуродованные, рваные крылья, хитро поглядывая на него глазами, похожими на драгоценные камушки. У этого отбившегося парня был какой-то беспечный, нахальный вид, от алых усиков до крошечных тонких ножек. Гвальхмай нисколько не сомневался в том, кто это.

«Мой верный, веселый менестрель, храбрый друг! Помоги мне защитить моего дорогого, мужественного командира, кем бы она ни была».

Мотылек согнул ноги и прыгнул вверх. Он пронесся перед глазами Гвальхмая и устремился к знамени, опустился на позолоченное острие древка и так и поехал.

Отряд зашагал веселее. Увиденное было для них признаком победы. На Париж!

У каждого зенита есть надир. С вершины холма есть только один путь – вниз. Надолго отложенное наступление на Париж было началом спуска, а его конец был предречен.

«Я ничего не боюсь, кроме предательства!» Под стенами Парижа Гвальхмай узнал, насколько верны были эти слова. Тоскливая осада затянулась: ни припасов, ни подкреплений. Долгими ночами люди дезертировали, прекрасно понимая, что лизоблюды при дворе вертели королем в своих интересах, а надежда гибла. Наконец, Жанна решилась больше не откладывать штурма.

Обнаружив, что никто не потрудился промерить ров у ворот Сен-Дени, она, как хороший командир, пошла сама. Она взяла с собой только Робера, который должен был нести знамя. Они пересекли внешнюю сухую канаву и сразу же попали под огонь. Она воскликнула: «Предайтесь Иисусу!» и опустила копье в ров с водой.

В этот момент, английский лучник, такой же хладнокровный и целеустремленный, как она, вытащил свой лук. Первая стрела прибила ногу Робера к земле. Крича от боли, он поднял забрало, чтобы взглянуть на рану, и умер, сраженный стрелой в глаз. Знамя упало.

Третья, точно нацеленная стрела пронзила бедро Жанны. Она бросилась назад, в сомнительное убежище канавы и скатилась на дно.

Гвальхмай услышал рядом с собой задушенный крик боли. «Мой ангел!» – Жиль де Ре оттолкнул его в сторону, пробежал через линию огня, бросился в канаву и прикрыл боевую подругу и командира своим телом.

Сразу же на них сосредоточился убийственный огонь. Гвальхмай слышал, как пули стучат по крепкой броне де Ре и с визгом рикошетят во все стороны. Было невозможно пошевелиться. Яростная битва продолжалась, и со стен города сыпался такой град огня, что никто не смог бы добраться до них и выжить.

Они зарылись в берег канавы, дюйм за мучительным дюймом. Весь день и весь вечер отчаявшиеся друзья Жанны слышали ее доблестный, наполненный болью голос, которым она ободряла их, призывая: «Вперед! Пусть вера ведет вас! Город будет вашим!»

На закате чистый голос стал слабеть, но слова оставались прежними. После наступления темноты Гвальхмай, Д’Олон и де Гокур, почти ослепшие от слез, пробились через тела убитых и помогли де Ре, у которого были только незначительные раны, принести ее в лагерь.

Де Ре ушел, опираясь на плечо де Гокура, чтобы перевязать раны. Д’Олон поспешил за лекарем. Гвальхмай вынул стрелу, как делал это раньше в Жаржо. Де Ре не посмел сделать это, чтобы Жанна не истекла кровью. Гвальхмай оглянулся. Рядом никого не было.

Жанна не показывала признаков боли, она была без сознания от потери крови и шока. Гвальхмай коснулся раны кольцом Мерлина. Поток крови сразу иссяк до нескольких медленных капель. Он перевязал рану. Даже в неуверенном свете единственного мерцающего факела была заметна ее восковая бледность.

Он убрал густые темные волосы с холодного влажного лба. Его сердце разрывалось. Какое мучительное сходство!

Он поднял тяжелую прядь ее волос. Они проскользнули сквозь его дрожащие пальцы, когда он поднес их к губам, вспоминая тот восторг, который испытывал, видя, как эти волосы вызывающе развеваются на ветру.

Свет факела поблескивал на ее тоненьких золотых колечках. Они были ее единственными украшениями. Ее главными сокровищами. Как часто он видел, как она смотрит на них, целует их, перед тем, как идти на бой. Гвальхмаю как-то говорили, что эти кольца были подарками от матери и брата, и что на них были выгравированы имена святых.

Он вспомнил, как Кореника говорила ему, что через века по золоту он узнает ее.

Он вздохнул. «Моя драгоценная, любимая, потерянная! Я смотрю на эту странную, смелую девушку и вижу тебя!»

От его нежного прикосновения Жанна тихонько застонала. Ее глаза остались закрытыми, однако ее лицо повернулось к нему, и губы пошевелились.

«О, дорогой мой! Разве для этого мы говорили о любви на лебедином озере?»

Гвальхмай не мог поверить своим ушам. «Кореника! Ты ли это?»

«Ненадолго, мой дорогой! Только пока она спит. У нашей внучки такая сильная воля! Я никогда не могла ею управлять, могла только дать ей немного утешения и совета. Есть другие, которые направляют ее; они делают это лучше, чем могла бы я».

«Ты все еще любишь меня? Я думал, что твоя любовь умерла. Разве ты не забыла надолго обо мне?»

«Я присматривала за тобой глазами твоего товарища, самурая Хансиро! Тебе не казалось странным, что он прошел за тобой полмира, охраняя тебя во всем этом безумии убийства в стольких войнах?

Это было то, что разделяло нас. Ты не узнал бы меня, пока ты пытался умереть. Ты ни о чем не подозревал, мой единственный?

Не отчаивайся. Конец твоего странствия близок. Мой путь закончится с твоим, и тогда мы будем вместе. Разве ты не понял, что это я привела тебя сюда?»

«Ах, Кореника! Я был так уверен вначале, что она – это ты. С тех пор я увидел в ней так много мелочей, которые запомнил о тебе. Как она может быть настолько похожа на тебя, когда ты была Никки, и не быть снова тобой? Я не смогу этого вынести, если вы двое не будете единой!»

Глаза Жанны были по-прежнему закрыты, а губы улыбались. Знакомая, долгожданная улыбка!

«Неужели ты не догадался, мой дорогой, мой единственный муж? Отсчитай время назад на много поколений. Мать матери ее матери и многих других матерей до этого была дочерью твоего сына!

Я никогда не рассказывала тебе о том, что увидела в кристалле провидицы. Она знала, что произошло с момента нашей встречи, и показала мне, что нам предстояло. В конце видения, она показала мне девушку на коне, одетую в чистую яркую сталь, без герба и эмблемы. У нее было мое лицо, но я знала, что это не я.

Я видела, как она приближается к своей судьбе и вечной славе, и я видела в ней осознание этого и многое другое. Я увидела в ней что-то от себя и что-то от тебя. Тогда я поняла, что мы встретились не случайно.

Ах, Гвальхмай, ты видел мою богиню и любишь ее. Я никогда не видела твоего Бога, но теперь я знаю, что он живет, и я тоже люблю его.

Не может быть, чтобы мир вращался бесцельно, без направляющего плана. Все наши разлуки, боль и долгое ожидание стоили того, чтобы стать предками такой девушки!»