Гвальхмай ринулся внутрь вместе с испанцем, рубя тех, кто изо всех сил пытался закрыть ворота. В ворота проскакала Жанна, которая раздавала англичанам тяжелые удары плоской стороной меча. Рядом с ней жестоко рубился де Ре, не давая пощады даже тем, кто бросил оружие. Толпа горожан, вооруженная топорами, алебардами и ножами, вместе с регулярными войсками ворвалась в ворота. Вскоре монастырь снова принадлежал Франции.

На следующее утро был объявлен штурм Турели – крепости с башнями над мостом, но около полудня штурм захлебнулся. Тогда у стены заколыхалось знамя, рваное, потертое и простреленное, но гордое и вызывающее. Жанна высоко подняла его, засмеялась и призвала солдат за собой.

Она вскочила на штурмовую лестницу и поднялась на несколько ступеней. Вместе со знаменем верхняя часть ее тела исчезла в дыму. Английские мушкеты повернулись, чтобы встретить их. Из каждого жерла вырвалось железное проклятие.

Знамя закачалось и упало. Жанна упала вместе с ним, накрытая его складками, как саваном. Длинная стрела, пущенная мощной рукой лучника, вошла в ее наплечник, пробив насквозь броню и тело.

Гвальхмай и Д’Олон были ближе всего. Они аккуратно подняли ее под градом лучных и арбалетных стрел и вытащили за пределы досягаемости англичан. Кончик стрелы выходил из ее спины на ширину ладони.

Она была в сознании. Пока Д’Олон отрезал наконечник стрелы, чтобы вытащить древко, Гвальхмай обратился: «Дева, позвольте мне вылечить вашу рану. У меня под рукой совершенное лекарство».

Он показал ей кольцо Мерлина и попытался коснуться ее плеча. Она увидела его странную резьбу и сжалась.

«Это похоже на колдовство. Я не хочу иметь дело с колдовством!»

«Тогда позвольте мне спеть», – мягко настаивал он. «Я знаю песню, которая лечит раны. Я возьму барабан и залечу вашу рану, как делают медики моей страны».

«Никаких заклинаний, никакого колдовства, никакой магии». Она разрешила помазать рану оливковым маслом и легла отдохнуть до вечера. К тому времени битва затихла. Слабая и уставшая, Жанна снова заняла свое место, поддерживая себя посохом.

Четыре раза французы пытались штурмовать крепость. В Орлеане уже зажигали огни. Подошел Дюнуа, генерал-капитан города.

«Дева, сегодня надежды на победу нет. Даже через месяц эту крепость вряд ли можно будет захватить».

«Прошу вас, подождите еще немного! Отбросьте сомнения! Позвольте мне немного помолиться. Баск, охраняй мое знамя».

Она опустилась на колени и закрыла лицо руками, как не раз делала Кореника. Кому она молится, спросил он себя.

Не дожидаясь, трубач Дюнуа подал сигнал к отступлению. Она подняла голову, но продолжила молитву. Одни солдаты остановились, другие стали возвращаться; англичане разразились довольным «ура».

Д’Олон схватил Гвальхмая за плечо. «Мужество наших людей все еще велико, но, если англичане сделают вылазку, они могут захватить знамя. Это будет смертельным ударом для нас. Если я подойду к подножию стены и еще раз призову наши войска на штурм, вы последуете за мной с орифламмой?»

Гвальхмай кивнул: «Да!»

Они спрыгнули в сухую канаву. Когда они с трудом поднялись на другую сторону, Жанна увидела, как развевается знамя. Она подбежала и схватила его конец, не понимая, что происходит.

«Эй! Мое знамя! Баск! Ты же обещал!»

Узнав его, она спрыгнула в канаву и сама приняла знамя. Толпа французов и шотландцев вливалась в ров и переваливалась через него, следуя за ней.

«Смотри! Смотри, пока конец моего знамени не коснется стены!»

«Дева! Он уже касается ее!»

«Тогда войди, во имя царя небесного! Город твой! Турель падет!»

Гвальхмай, отставший в атаке, видел ее стоящей во славе. Знамя пылало мистическим светом. Во всей точности повторялась сцена, которую он лицезрел в огненном опале кольца Мерлина.

Там была разрушенная крепостная стена. Там была пылающая пушка, огонь, дым и смерть; там впереди была стройная, прямая спина знаменосца. Но о том, кто это, он знал не больше, чем когда-то давно на смертном одре своей любви.

«Гласдейл! Храбрый капитан! Поклонись царю небесному! Ты назвал меня блудницей, но я пожалею твою душу!»

К ночи все было кончено. Гласдейл был мертв, Турель пала, Орлеан был освобожден, и каждый колокол в городе звонил.

Годы спустя, когда Гвальхмай вспоминал эти события, его мысли не задерживались на короткой военной кампании. После освобождения Орлеана армия Девы шла от победы к победе. Что поразило его больше всего, это мистические изменения, которые он и только он один наблюдал на знамени. Город за городом сдавался французам в результате осады или капитуляции. Англичане выходили, чтобы дать бой в Божанси, а затем еще раз в Пате, и оба раза были разгромлены в открытом бою, после чего других попыток не делали. И после каждого триумфа Гвальхмай видел, как на знамени загорается новая лилия, и когда гордый Реймс открыл ворота для коронации дофина Карла, знамя сияло полностью, как он впервые увидел его, но, он знал это с уверенностью, сияло оно не для Карла.

Знамя, засиявшее однажды на глазах Гвальхмая, так и осталось для него сияющим. Он расценил это чудо как новый неожиданный дар проницательности, подаренный ему кольцом. Никто другой не замечал этого. Он запретил себе рассказывать об этом даже Жанне.

Радость! Успех! Прекрасный апогей коронации. Жанна стояла в белых доспехах, держа в одной руке знамя, а в другой обнаженный меч, дерзкий, гордый, все еще готовый до самой смерти защищать запятнанную честь ее слабого короля.

Под мерцающими складками, истертыми, потрепанными в бою, она опустилась на колени, чтобы обнять Карла.

«Мой благородный Дофин! Наконец, Вы мой король!»

Слезы гордости текли из глаз Гвальхмая; он знал, что именно Жанне толпа кричала: «Славься!», хотя, если бы Жанне это сказали, она бы не поверила.

И вот, можно идти на Париж! Однако было уже поздно. Все еще веря лжи своих советников, король тянул время. В конце концов, он дал разрешение армии выдвигаться. Но тут оказалось, что перемирие между королем, регентом Англии лордом Бедфордом и герцогом бургундским Филиппом, чьи земли были больше, чем у двух других, и чья ненависть к Карлу также была сильнее, было использовано для того, чтобы сделать Париж самым неприступным городом в Европе.

Маршируя под гордым знаменем, которое еще не знало поражений, армия Жанны вышла из Реймса. Во главе ее стояли верные капитаны Ла Гир, Д'Алансон, Дюнуа, де Ре. За ними шли бдительные стражи Д’Олон и Гвальхмай, которые никогда далеко не отлучались от яркой фигурки, державшей знамя.

Архиепископ Реймса какое-то время сопровождал их. Гвальхмай услышал, как он спросил: «Жанна, где, по вашему мнению, вы умрете?»

Она была в необычайно мрачном настроении. Моральный дух армии падал. Люди были плохо вооружены, денежное довольствие задерживалось, солдаты часто голодали. Все это, естественно, отражалось на настроении командиров.

«Где будет угодно Господу. Мне не ведомы ни час, ни место. Если Господь захочет, я могу сейчас же сложить оружие и вернуться к отцу с матерью, которые будут рады видеть меня».

Гвальхмай, чье ухо улавливало все нюансы ее голоса, столь смущающе знакомого для него, видел, что на этот раз ее охватила редкая грусть.

В тот момент они проходили по дороге, обе стороны которой были обсажены ломбардскими тополями. И, как будто ее слова были сигналом, огромная трепещущая стая бабочек свалилась на головы марширующих солдат, словно падающие листья. Бабочки кружились и танцевали, следуя за флажками и вымпелами. Это был рой живой красоты, мечущийся волнистыми струями в лучах солнца, пробивающегося сквозь ветви деревьев.

Гвальхмай вздрогнул. Он услышал кристально чистое, незабываемо ностальгическое, далекое во времени или расстоянии, пение серебряного охотничьего рожка, которое он когда-то слышал в Эльвероне. Он осторожно огляделся, бросив быстрый взгляд на тех, кто шагал рядом с ним. Похоже, никто кроме него не слышал нисходящих нот.