Оба одеты в белое, потому что это также день расставания. Это также и день счастья, потому что эта пара просто возобновляет давно данные обеты, и никто из двоих не верит в постоянство смерти.

Гвальхмай пригубил последнее, девятое блюдце с сакэ и передал его леди Митами Уюме. Она прикоснулась к нему губами и опустила. Их глаза встретились. Он улыбнулся. Глядя на нее сейчас, в ее самом пленительном образе, он видел только Коренику, какой он впервые узнал ее.

«Ахуни-и обещала мне, что она будет здесь, когда наступит конец, но она не пришла», – в золотом звуке ее голоса прозвучала нотка сожаления.

Он услышал, как много раз прежде, тихий звон крошечных колокольчиков, который всегда был особенно отчетлив в минуты глубокого душевного волнения.

«Возможно, она чувствует, что больше не нужна тебе, теперь, когда я твой господин и повелитель», – прошептал он так, что никто из немногих присутствующих не мог услышать.

«Ты даймё замка Шори, Хидаяма по браку, но всегда мой господин – всегда моя любовь».

Их губы встретились впервые в этом кратком воссоединении, но ненадолго.

В комнату ввалился Тикара, его сломанная левая рука была крепко примотана к телу, а правой он протягивал обнаженный меч.

«Возьмите оружие, мой господин Горомэ! Началась последняя атака!» Он развернулся и с грохотом побежал вниз по лестнице, чтобы занять свое место у ворот.

Монголы под развевающимися знаменами из хвостов яка больше не бросались очертя голову на эти длинные двуручные мечи. Они многому научились за четыре дня. Горделивость и высокомерие сменились уважением.

Благодаря этому у Гвальхмая было время надеть доспехи. Он был рад, что барон имел такое же телосложение, поэтому чужое снаряжение подошло. Хотя ему не сказали, что только пяти самым уважаемым семьям в стране разрешалось носить этот металл, он твердо был настроен почтить, а не опозорить человека, который ранее носил эти доспехи.

Он стоял со своими людьми у ворот и ждал, сжимая меч в руке. Кольцо на пальце пылало жаром, символизируя отчаяние момента. Митами с сухими глазами поцеловала его на прощание и заняла свое место среди других женщин в руинах. Монголы медленно пошли вперед.

Лучники натянули луки. Ни одна стрела не дрожала. 18 самураев скинули футляры своих мечей.

Внезапная мысль пришла Гвальхмаю, и он поблагодарил Бога за то, что не смог отправить монголов в Алату. Не потому ли, подумал он, Мерлин прямо требовал, чтобы только христианскому правителю он рассказал об этом новом мире и никакому другому?

Вокруг него люди молились, но не от страха. Он услышал, как Тикара бормочет небольшое стихотворение:

Молю тебя, Исэ, о Божественном ветре,

Пусть он уничтожит монгольский флот.

Пион посмеется над их пораженьем,

И солнце над нами снова взойдет!

Гвальхмай в отчаянии хлопнул себя по лбу. Как он мог забыть! Мерлин! Божественный ветер ^[32]! Кольцо Мерлина! Возможно, еще не все потеряно.

Он поспешно снял кольцо, прочитал заклинание и направил длинный конец созвездия прямо на флот, стоящий в бухте. Появился легкий ветерок. Небо обрело медный оттенок. Собрались облака. Но тогда он не успел увидеть больше – монголы атаковали ворота.

Лучники успели дважды выстрелить в их гущу. После этого осаждающие и осажденные оказались слишком тесно переплетены, потому что ворота практически не представляли препятствия для той силы, что обрушилась на них. Ворота рухнули, и разъяренная орда влетела во двор, где ее встретили измотанные защитники. Звон стали был похож на визг ледяного ветра со снегом, который вечно воет над тонким, как бритва, мостом, ведущим к семи кругам ада.

Их обошли с флангов, но они быстро отступили, сохранив боевой порядок. Огромные, неповрежденные ворота замка за ними были распахнуты. Перед воротами стояли женщины с обнаженными кинжалами, полные решимости удерживать их, пока не подошли их мужчины.

Мужчины подходили шаг за шагом, не оглядываясь, зная, что ворота открыты. Они отступали через двор, пятясь, оставляя широкий кровавый ковер из мертвых монголов, который покрыл серые каменные плиты и испачкал воду в бассейне с золотыми рыбками.

Топором и мечом они отбросили врага последним диким отчаянным броском. Затем те, что остались живы, вбежали внутрь, и бронзовый барьер захлопнулся.

Осталось 10 человек, кроме Гвальхмая – лучников, самураев и топорников. Одним из них был Тикара, который не отходил от него.

Величественная, изящная и гордая леди Митами пришла поприветствовать мужа. Он был весь в крови, но не получил ни одной серьезной раны. Другим повезло меньше, и вокруг них собрались другие женщины, ухаживая за ними, утешая, бинтуя раны.

В этот момент загудел большой колокол замка, но это не был призыв к молитве. Дети наверху, цепляясь за длинные веревки, раскачивали подвесную балку, но звук не был похож ни на сигнал тревоги, ни на сигнал панихиды.

Дин-дон! Дин-дон! Дин-дон! Размеренные удары продолжалась, и те, кто услышал 108 ударов, могли рассчитывать на отпущение 108 грехов.

Дин-дон! Дин-дон! Звуку колокола и сотрясению ослабевшего материала оставшихся стен замка, вторил звонкий грохот бревна, которым нападавшие били в бронзовые ворота, а над всем этим шумом поднималось далекое, пока никем не замечаемое бормотание надвигающейся бури.

Гвальхмай услышал сверху крик ребенка: «Цунами! Цунами!», но он не знал, что означает это слово. Расшатанная дверь вогнулась внутрь. Мужчины схватили скользкое, окровавленное оружие, женщины снова вытащили драгоценные кинжалы из своих оби и приготовились к бою.

Опять раздался громкий радостный крик, потому что ребенок увидел могучую гору воды, выпирающую из вод залива Хага как огромный купол. Купол вознёсся в небо, утаскивая вместе с собой и джонки, и маленькие лодки, и длинные гирлянды водорослей, и тонущих людей. Потом гигантская гора воды рухнула, и огромная круговая приливная волна пронеслась по заливу, взорвалась на берегу, а внутри нее беспомощно катились, размахивая руками и ногами, Чепе Кетоян Бе и вся его надменная свита.

Волна ударила по двум мысам, и корабли, стоявшие на якоре рядом с этими клыками суши, были буквально разорваны вместе со всей командой. То, что осталось от них – балки, мачты, опалубка – возвращающейся волной швырнуло в дальнюю от берега массу флота. Деревянные обломки пробивали, словно копья, складские помещения и трюмы, колотили в борта, вырывая в них огромные дыры, в которые врывалось море.

Звук катаклизма донесся издалека до тех, кто находился в глубине замка. Внутрь просочилось лишь несколько почти незаметных ручейков.

Защитники стояли плечом к плечу почти на вершине первого ската. За их спинами начинались туннели, уходящие вглубь утеса.

Когда монголы ворвались в ворота и никого не увидели, они ненадолго остановились и начали подниматься по скату. Густой удушливый дым вырвался из дыр в потолке, и как только защитники отступили к самому краю ската, он превратился в реку горящего масла.

Вдруг снаружи раздался страшный боевой клич. Монголы повернули назад к воротам, но сразу же столкнулись с толпой своих товарищей. За их спинами замелькали бумажные знамена Акагава, Тайра и Мацуяма. Подошли объединенные кланы!

Отступающие монголы атаковали скат. Попав в ловушку между двумя силами, в свои последние мгновения они сражались жестоко. Тикара упал на колени, пораженный страшным ударом.

Гвальхмай перешагнул через него и безумным стальным вихрем ударил мечом по голове его обидчика.

Меч сломался. Гвальхмай вытащил кремневый топор, расколол один череп и швырнул оружие в другого нападавшего, но промахнулся.

Монгол увидел топор, загремевший у его ног, и Гвальхмая без оружия. Он поднял топор и неумело бросил его назад.

Гвальхмай видел, что тот летит ему прямо в голову, но был так плотно зажат людьми, что не мог увернуться. Его чувства сверхъестественно обострились. Томагавк плыл к нему, лениво кружась в воздухе. Он двигался медленно, но рефлексы Гвальхмая не были достаточно быстры, чтобы избежать столкновения.