Ветер разводил рябь на мутной воде, проносясь над водной гладью и ударяясь с жутким гудением и свистом в высокий крутой берег полусухой извилистой реки. Уставшие охотники продолжали отдыхать после долгой погони по испепеляющей жаре. Старого пастуха, в молодости способного скакать и день и ночь, эта затянувшаяся охота изрядно измотала. Он сильно кашлял и тяжело дышал, но все же был доволен собой.

Человек, сняв черные кожаные сапоги с длинным голенищем, сидел в мягкой траве и курил табак. Табачный дым, выплывавший из чаши бриаровой трубки, извивался, танцуя на ветру, редел и вскоре исчезал. Старый пастух смотрел вдаль и улыбался, видя надвигающиеся грозовые облака. Великое Небо благоволит ему, и отблагодарит за поимку этого вредителя – убийцы и вора, нарушителя покоя всех здешних обитателей. Большой дождь грозовым фронтом двигался по засушливой степи, охватывая собой все новые и новые пределы. Старый пастух, втянув в свои легкие дым, закашлял из-за горечи в горле и с улыбкой стал ругаться, чем разбудил Цухула, лежавшего рядом. Человек, выбив из трубки прогоревший табак, по-старчески засмеялся и неспешно начал собираться. Небо вдали чернело из-за громоздящихся грозовых облаков, и нужно было успеть дойти до стоянки раньше, чем туда придет дождь.

По остывающей от жаркого летнего солнца земле шла большая, для этого времени года, волчья стая из девяти взрослых и голодных хищников. Все, как один, они шли за своим вожаком легкой рысью, ссутулившись и поджав хвосты. Внимательно вслушиваясь в звуки и запахи степи, они явно что-то искали. Волки были худыми. Голод, что они испытывали, обнажал их ребра через тонкую, из-за летней линьки, серую шерсть. И именно этот голод вел их к животноводческой стоянке. Они пришли сюда по следам гурта коров и отары овец, которых гнали обратно на стоянку после выпаса молодой сын пастуха вместе с Бурулом и Сананом.

Смелость для дикого зверя – чувство безосновательное. Нет нужды вступать в открытый бой со свирепыми банхарами и, тем более, с вооруженным человеком. Сытый волк – разумно трусливое животное, но эти волки не были сытыми очень давно. Целый месяц до этого они следовали за стадом сайгаков, изредка отсекая среди них самых слабых. Сайгаки – крайне быстрые, ловкие и упорные животные, и даже старый больной сайгак – это зверь, которого нужно, для начала, поймать. С переменным успехом следуя за сайгачьим стадом, на водопое у полусоленого озера они заметили громкую отару курдючных овец. Слабые, медленные и глупые овцы искусили волков своей ущербной беззащитностью. К тому же, их сопровождали всего лишь два банхара и молодой пастушок. Они соблазнились представленной возможностью, но не были уверены до конца – стоит ли напасть на них сейчас, ведь банхаров может оказаться больше, овцы пасутся рядом с огромными и опасными быками, да и человек, пусть и юный парнишка, всё же смертельный соперник для стаи худых, измученных голодом, волков. Хищники незаметно, на отдалении, двигались за отарой и дошли до самой животноводческой стоянки. Они залегли в ожидании сумерек в длинной балке, вблизи крытого саманного загона и прилегающей к нему овчарне. В той самой балке, где обычно ночевал Цухул.

– Я не чую запаха других банхаров, – сказал вожак стаи. – И не слышу голосов других людей. Неужели этот мальчишка совсем один на этой стоянке? – сомневаясь и не доверяя собственным чувствам, вслух размышлял вожак.

Волки заметались, виляя хвостами и скаля зубы. Их глаза засверкали азартом. Голод сводил их с ума, а фантазии о предстоящем пире многократно усиливали их хищное помешательство. Лишь вожак стаи – матерый двужильный волк, успешно нападавший на владения человека, не терял рассудок перед жаждой легкой наживы и мыслил трезво. Также спокойна была и его самка – большая белая волчица. Эта пара семилетних сильных и опытных волков правила своей стаей железной рукой, и их право на власть было неоспоримо.

– Подождем наступления темноты и усиления встречного ветра. Зайдем на стоянку так, что псы не заметят и не услышат нас, а овцы уже будут спать.

Стая по-волчьи ликовала, тихо поскуливая и щелкая зубами. Несмотря на то, что голодные звери еле сдерживали себя от того, чтобы броситься к стоянке и начать там кровавую резню, каждый волк, пусть и нетерпеливо, но ожидал ночи, как и велел им их вожак. Стая безотлагательно повиновалась воле своего предводителя, ибо в мире хищников есть один универсальный закон выживания – сильному повинуйся, слабого угнетай.

Ночь. Вместо жаркого солнца на вершине темного неба сияла полная луна, а горячий суховей сменился на крепчающий прохладный ветер, предвещающий скорый ливень. Старый пастух вместе с тремя банхарами был на подходе к животноводческой стоянке. Ночная тьма давно поглотила путников, спустившихся с невысокой волнообразной возвышенности и вышедших на плоскую равнину. Единственное, что в непроглядной ночи было различимо – брякающие серебряные колокольчики на поясе старого пастуха, отражающие блеклый лунный свет, и крохотная мерцающая точка далеко впереди, казавшаяся не то ночным миражом, не то ночным кошмаром, не то угасающей звездой, упавшей на землю – в самую пучину тьмы. То был сигнальный костер, предусмотрительно зажжённый для него сыном, оставшимся на стоянке. Этот огненный маяк посреди степного океана значительно упрощал задачу для путников, до этого блуждавших в кромешной темноте. Братья ничего не видели и шли только по запаху, слуху и памяти, ориентируясь в пространстве своим шестым собачьим чувством. Старый пастух вёл коня вслед рысившим банхарам. Остатки волчьей крови растеклись по лошадиным бёдрам, и конь нервно подрыгивал мышцами, будто отгоняя паразитов. Мрак ночи всё сгущался, окутывая не только тела, но и души забредших в далекую степь путников.

Где-то глубоко в пучине степных пределов пронёсся вой. Он стремительно проходил по всей степи наравне с ветром, нарушая покойную тишину ночи, а потом исчезал, поглощённый мглой, из которой и был рождён. Волчий вой был пронзителен, он ощущался и касал собой всех, кто его слышал, и касание это было пугающим. Вой возвещал о страданиях и боли, о жизни, смерти, и той грани, разделяющей два этих явления. Волки выли, взывая к жалости и внушая ужас в одно и то же время.

Пылающее, разгорающееся из-за ветра пламя от костра из кизяка, нескольких бревен и сухих верблюжьих колючек обжигало крылья любопытных насекомых, слетающихся на свет огня. Трески и хрусты звонко разносились по стоянке, но они не могли пробудить ото сна коров и овец, крепко спавших после выпаса на дальних бескрайних пастбищах, где произрастали дикие степные травы: ковыль, полынь, прутняк, дикий лук и типчак. Санан, отработавший сегодня за всех троих братьев, ушедших на охоту вслед за старым пастухом, также спал крепким беспробудным сном. Он, как обычно, лег в своей старой будке у крытого загона и уснул настолько крепко, что даже звонкий смех молодого пастуха не мог его разбудить. Пламя от костра металось и дрожало на ветру. Человек сидел поодаль от костра на лавке у юрты, а лицо его освещал слабый, доходивший до него свет от огня.

Бурул с щенячьим любопытством смотрел на молодого мужчину и сравнивал его со старым пастухом. Сын был выше своего отца. Глаза его были шире, а нос длиннее. Черные, угольного цвета волосы молодой пастух носил в недлинной темно-матовой косе, а старый – налысо сбривал седые жесткие волосы, обнажая свою круглую голову. Скулы у молодого мужчины не выпирали, и лицо казалось чистым из-за нежной светлой гладкой кожи, лишенной глубоких морщин, кои присутствовали на отцовском лице в изобилии. Также на лице старого пастуха была борода с проседью, а под глазами выделялись большие выдвинутые скулы и плоский нос. При этом Бурул заметил, что оба носят серебряную серьгу в левом ухе и оба похожи в своих манерах и привычках. Они с одинаковой тональностью говорили на своём человеческом языке, одинаково смеялись, одинаково ходили. Бурул чувствовал, что и запахи у них похожи, и чтобы лишний раз убедиться в своей правоте, он уперся своим носом в человеческую руку и начал её внимательно нюхать. Молодой пастух улыбался и гладил Бурула по голове и чесал за свисающими треугольными ушами. От этих ласк банхар скатывался на спину и, довольный, подставлял свой живот – самое уязвимое место всякого зверя, тем самым демонстрируя своё глубокое доверие к человеку. Они оба были рады, но улыбки их были призваны умом, а не выходили из души. Молодой мужчина и овчарка переживали за старого пастуха и всячески пытались подбодрить друг друга лаской и добротой. Бурул видел, как часто молодой пастух поглядывал в ту сторону, куда ускакал его отец еще днем. Было видно, что он переживал, но в своей тревоге он был не одинок – ведь и Старый Бурул тихо поскуливал, вглядываясь в темноту, пытаясь найти в ней своего хозяина.