Бурул, а за ним и Санан, подходили к юрте пастуха. Параллельно им из крытого загона вышли потягивающийся Харал и зевающий Тайшар. Пастух уже подошёл к мискам собак и выскреб из деревянной долбленой чаши немного забродившую густую похлебку из баранины, от мяса которой остались лишь обглоданные кости. Желеобразной жижей застывшая похлебка падала в собачьи миски. У Харала, несмотря на всю строгость его вида, потекли слюни, медленно сползающие наземь, а Тайшар хищно облизывал пасть, обнажая розовые десна, из которых выходили белые острые клыки. Все псы готовы были броситься на еду, но терпеливо ожидали отмашки от хозяина. Пастух выгреб остатки похлебки в миску, отложил в сторону чашу, сел на лавку и продолжил раскуривать табак. Он смотрел на собак с мудрым безразличием и ни одной эмоции нельзя было прочесть на его плоском смуглом лице. Его черные, как смоль, глаза из-под морщинистых нависших век заглядывали прямо в душу каждому из псов, и каждый отводил взор, не выдерживая тяжелого взгляда старого пастуха, признавая власть человека над собой. И даже буйный и непокорный Харал был не в силах противостоять старому пастуху в этой дуэли взглядов. Человек привстал с лавки, его лицо на мгновение искривилось в полугримасе, походящей на оскал, как тут же вся округа услышала пронзительный свист.

Это был клич для Цухула – второго по старшинству, но первого по силе и власти среди них. Цухул был единственным из братьев, кого пусть не уважал и не боялся, но опасался Харал, а потому и признавал его. Цухул появился неожиданно, поднявшись по пологому склону и выбежав из балки неподалёку от животноводческой стоянки. Он всегда спал отдалённо от всех, охраняя человеческие владения, – в самой низине широкой и глубокой высохшей балки, где когда-то протекала большая степная река, отгоняя запахом своего присутствия нежелательных гостей: лисиц, хорьков, корсаков, шакалов. И даже волки, почуяв его, не решались напасть на стоянку.

Цухул за считанные секунды добежал до юрты хозяина и встал в ряд с остальными псами. Он был заметно крупнее всех. Если сила Тайшара была сплавом жира и природной мощи, а Харала заключалась в неудержимой агрессии, пограничной бешенству, то Цухул был опытным волкодавом, бойцом, охотником, сторожем и пастухом. Кроме того, в росте и мощи он превосходил каждого из своих братьев. Его тело и воля были будто сотканы из стальных прутьев – такое впечатление он производил. Абсолютно черного окраса – он был словно тень во время погони за дичью. Плотная шерсть облегала его мышцы, а колтуны на шее, как у Харала и Санана, будто грива, делали его похожим на льва. На черного льва – властителя этих степей.

Пастух вновь сел на лавку и еле слышимым шепотом назвал каждого из псов по имени, начав со старшего и закончив самым младшим: Бурул, Цухул, Харал, Санан, Тайшар. Изрезанное глубокими морщинами смуглое, несколько коричневатое, широкое лицо с треугольными толстыми бровями и узкими черными глазами, оставалось безмолвным. Человек выдохнул облако табачного дыма из своего рта и носа и звуковой командой, похожей на щебет птиц, скомандовал овчаркам есть. Собаки налетели на миски и опустошили их за какие-то секунды.

Лето в степи – время тяжелое. Днём неистовое солнце плавит всё, до чего только может дотянуться своими огненными лучами, а ночью безветренная духота, исходящая от неостывшей земли лишает последнего, что может предложить этот мир – возможности дышать. Лишь одинокая луна и миллионы звёзд заставляют людей и зверей на миг улыбнуться в этом суровом мире великой степи. И всё же, жизнь здесь цветет, и нет ни единой секунды мертвого покоя тишины. Где-то в океане из ковыля и полыни, танцующих на ветру, стрекочут кузнечики. Бабочки, порхая на порывах ветра, выискивают на земле цветы. Из многочисленных нор доносятся писки сусликов и тушканчиков, а в небе величественно парит степной орёл. Издаваемый им звонкий клёкот, разносящийся на многие километры по округе, лишь разукрашивает всю суровую, но романтичную действительность бескрайних степей.

Вдруг резкий и пронзительный свист ворвался в идиллию природных звуков – это была пастушья команда для собак. Цухул, как всегда, с щенячьим энтузиазмом рванул к хозяину, Санан, будто предугадав команду, уже направился к юрте, а Харал вместе с Тайшаром неторопливо шли вразвалку. Ну, а Бурул и так был у ног пастуха, где проводил всё своё свободное время. Собаки кружились вокруг хозяина и никак не могли понять, почему они не принимаются за ежедневную работу, механизм которой уже довели до безупречного автоматизма.

– Почему мы не выходим? – устав от ожидания, спросил Тайшар.

– Жалкий старикашка! Он уже, наверное, забыл о работе, – язвительно ответил Харал.

– Закрой свою поганую пасть! – прорычал Цухул, окинув гневным взглядом Харала.

Собаки начали бесноваться. Цухул и Харал рычали, обнажая до розовых десен свои острые зубы, а остальные братья лаяли, бегая вокруг очередной драки между двумя сильнейшими братьями, где всякий раз победителем выходил Цухул. Пастух, начав интенсивнее выдыхать дым, с интересом стал наблюдать за назревающим боем, и все собаки это заметили. Цухул с Харалом начали рычать еще яростнее, а остальные псы залаяли громче. И всё же, неминуемую бойню удалось избежать – пастух, а затем и братья уловили шум.

Глухой звук копыт скачущей лошади доносился до стоянки и с каждой секундой становился всё отчетливей. Всадник на молодом гнедом коне подъехал к юрте и ловко спешился. Это был сын пастуха. Он работал здесь с детства, помогая отцу во всём. Парень подбежал к отцу, проигнорировав всех собак, и эмоционально заговорил с ним на непонятном человеческом языке. Братья не могли понять, о чем идет речь. Особенно любопытно было Бурулу, ведь ему доверяли играть с маленькими детьми этого молодого мужчины, в то время как остальным псам запрещалось подходить к ним. Санан же, завиляв хвостом, начал вглядываться в степь, ожидая девушку, приезжавшую с сыном пастуха, – его жену. Она была единственным человеком, с кем Санану было по-настоящему комфортно, и кому он позволял себя гладить. Он, обычно равнодушный и спокойный, превращался в ласкового и робкого щенка при виде неё. Девушка всегда приносила с собой белоснежные солоноватые шарики, каких Санан никогда не видел и не пробовал до встречи с ней. Угощая Санана, она гладила его с материнской любовью и заботой, но не забывала о почтении к банхару, уважительно не переходя границы дозволенного. А ночью, когда безбрежная небесная синь превращалась в темный небосвод, Санан лежал на коленях доброй девушки, вглядываясь ввысь. Они оба, всякий раз, замечая вспыхнувшую падающую звезду, провожали взглядами её исчезающий след – тонкую полоску звездной пыли, меркнущую в темноте, а потом вновь долго смотрели на мерцающие звезды, собравшиеся в созвездия в недосягаемой вышине занебесья.

Сын продолжал говорить, размахивая руками, прикрикивая и немного улыбаясь, но улыбка его была скорее не от веселья, а от бури самых разных чувств, смешавшихся внутри него. Пастух встал и зашел в юрту, оставив свою тлеющую трубку на лавке. Вышел он уже в черном стеганом полукафтане и лёгкой кожаной шапке, обитой овечьим мехом со свисающей красной кистью на шелковом шнуре. Полукафтан был опоясан толстым ремнём с серебряными колокольчиками, на котором висела крупная плеть, длиной чуть меньше метра, с буковой рукоятью, плотно оплетённой бычьей кожей и кнутовищем в четыре переплетенные между собой пряди, оканчивающиеся вшитым свинцовым набалдашником весом в четверть килограмма. Также на поясе висел тканевый кисет для табака и небольшой чехол для трубки, а нож, как и все степняки, старый пастух носил в голенище сапога. В руках он держал длинный трехметровый бич.

Собаки, услышав характерный звон серебряных колокольчиков на поясе пастуха, возбуждённо залаяли и забегали вокруг него. Они знали, что звук колокольчиков для них означал лишь одно – охота. Молодой сын пастуха, немного улыбаясь от волнения, нервно переступал, ожидая одобрения пойти на охоту вместе со своим отцом. Он перебирал поводья в своих руках, чем только беспокоил лошадь. Было видно, что он хочет отправиться на охоту, а старый пастух молча сел на запряженного коня, на котором приехал парень, и умчался галопом в ту сторону, откуда прискакал его сын. Вполуоборот он негромко произнёс: