— Да, ясновельможный пан. Но не из простого любопытства. Для учения и пользы дела…

— Смотри, мастер, кому много дается, с того много и спросится.

В середине июня 1577 года Иван Федоров отправляется в дальнее странствие. И вновь дорога пыльной лентой ложится ему под ноги. Шестой десяток пошел ему. А в этом путешествии разменяет он шестую тысячу верст. Не много ли? Можно ведь было прожить безмятежнее, благостнее. Даже родной сын упрекает его за беспокойный характер. А он не беспокойный, он, как сказал Петр Тимофеев, одержимый — видит только свою цель, свою мечту.

Телегу Федорова догоняет воз гончара. Из-под соломы поблескивают на солнце зеленые и коричневые бока мисок и крынок. Наверху, гордо оглядываясь вокруг, сидит черноглазый хлопчик. Увидев Федорова, хлопчик вдруг начинает кричать тоненьким голоском:

— Тятенька! Стой! Глянь-ка, кто едет…

Воз останавливается, и мальчонка, скатившись вниз, бежит за телегой Федорова:

— Дяденька печатник! Дяденька печатник! Я буквы все выучил… Мой тятя у вас «Букварь» покупал…

Подошел отец мальца. Довольно поглаживая усы, он долго жмет своей жесткой рукой руку печатника:

— Мальчонка правду говорит. Всю азбуку уже знает. Может, в люди выбьется… Все ваш «Букварь», мастер…

Гончар вдруг бросается к возу и начинает рыться в соломе.

— Вот, — он насильно сует Федорову красивую расписную миску. — От чистого сердца… На память…

После такой встречи кажется, что весь мир начинает тебе улыбаться, ярче светит солнце и есть еще силы, чтобы успеть сделать многое.

Спешит Федоров во Львов увидеть сына, везет накопленные деньги, чтобы отдать долг Семену Седляру, долг, который очень мучает его. Но ведь еще нужны деньги на бумагу, металл и краски.

С неохотой принял Седляр деньги от печатника. Уговаривал повременить с возвратом, советовал лучше закупить бумагу и металл. Но Федоров стоял на своем — хотелось быть свободным от долгов, чувствовать себя ни от кого не зависимым. А деньги на бумагу и краски он стребует с торговцев, которым отдал на комиссию книги для продажи…

Ключи от печатни передал сыну:

— Держи, Ваня. Если что со мной случится, то это мое наследие внуку…

Вечером к Федорову прибежал Гринь. За прошедшие два года он здорово вытянулся и возмужал. Как-никак скоро исполнится восемнадцать. Гринь притащил с собой рисунки и нарезанные на досках гравюры. С гордостью показывал их печатнику, мол, не зря провел эти два года в учении у художника Ларина Пилиповича. А когда Федоров похвалил его и обнадежил: «Потерпи еще немного. Скоро опять начнем в печатне трудиться…» — Гринь запрыгал от радости, как мальчишка. Сдержанная невестка Татьяна Антипоровна даже одернула его:

— Уймись, дите напугаешь!..

С легким сердцем уезжал печатник из Львова. Типография в надежных руках. Сын живет в достатке: заказов на переплетное дело хватает. Гринь, видно, со временем станет добрым мастером. Все не так уж плохо, а много счастья сразу даже нехорошо. С высокой горы и падать больнее.

Через Румынию в Болгарию, через столицу Валахии — Торговище, через древнее Тырново в Рилу лежал теперь путь Федорова. Через земли, где государственным и церковным языком был славянский, а народ стонал под гнетом иноверческого турецкого ига.

За шестьдесят с лишним лет до прихода Федорова в Торговище работал там известный славянский печатник Макарий. Он переехал в Румынию из Сербии, из Цетинье. Его книги хранились в библиотеке царя Ивана Васильевича. Федоров дотошно рассмотрел их тогда и знал, что вряд ли он найдет теперь что-то новое для себя. Но чувство долга и уважения к собрату по профессии заставило навестить это место.

Древняя болгарская столица Тырново лежала чуть в стороне от его пути. Да разве можно было миновать город, о котором упоминали еще византийские путешественники и старинные русские летописи.

К Тырнову Федоров подошел поутру, когда от реки Янтры поднимался густой туман. Он цеплялся за сады и окрестные леса, клочьями повисая в воздухе. Город открывался временами сквозь туман, потом медленно затягивался белесой дымкой, чтобы вновь открыться, но уже в другом месте. И, глядя на эту картину, путнику казалось, что это видение, картина сна, мираж.

Уступами по склонам гор, прорезанных петляющей рекой, прилепились белые домишки. Узкие улочки тянутся вдоль реки, порой карабкаясь вверх. Над городом, точно большая птица, прикрывающая его крылом, гора Царевец, увенчанная развалинами некогда величественного царского дворца.

Вокруг города было немало древних монастырей, и Федоров нетерпеливо поспешил туда, подальше от настойчивых расспросов наглых турецких чиновников. Там, в тиши монастырских келий, надеялся он встретить умудренных годами и опытом. Для него они были не просто монахи, а потомки Кирилла и Мефодия — великих людей, создавших славянскую азбуку.

Через несколько дней Федоров отправился дальше на юг, через горные перевалы, через любовно возделанные долины. И однажды за поворотом поднимавшейся в гору дороги выросли перед ним мрачные крепостные стены, кое-где пробитые черными щелями бойниц. А над стенами высилась квадратная башня с оскалом зубцов поверху. Где-то внизу шумела горная река. Сверкали на солнце укрытые снегом горные вершины. То был знаменитый Рильский монастырь.

По преданию, основал его в X веке некто Иоанн Рильский, память которого чтили и в России. Когда-то был монастырь центром болгарского просвещения, а ныне стала обитель главной крепостью, оберегавшей от турецкого засилья национальную культуру, письменность, язык. Терпя нужду и притеснения, ученые монахи тайно сносились с монастырями Греции и Москвы. Трех монахов из Рильской обители Федоров даже знал. Он встречался с ними, когда осенью 1558 года они приходили в Москву просить денежной помощи у царя Ивана Васильевича.

^{Таким увидели Московский Кремль монахи Рильского монастыря (рис. А. Васнецова).}

Один из старцев умер вскоре после возвращения на родину, а двое, узнав печатника, с радостью начали ему помогать… Целыми днями сверяли они перевод с греческим оригиналом, исправляли ошибки. Лишь после вечернего колокола откладывали в сторону книги и рукописи.

Темнело здесь как-то сразу, без долгих сиреневых сумерек, столь привычных с детства для Федорова. В эти поздние часы, когда черное небо искрилось тысячами ярких звездочек, а за монастырской стеной еще злее шумела река, предавались они дружеской беседе. Вспоминали Москву, рассказывали о жизни своей. С горечью рассказывали монахи о злодействах турок, о бесправии родного народа.

— Счастье без свободы невозможно, — говорили они, — как невозможна свобода без знаний. А ум без книги что птица без крыльев. Вот и получается, мастер, что твои книги сейчас очень нужны…

За работой и беседами незаметно подошел и грустный день расставания.

Нигде не задерживаясь, никуда не сворачивая, торопился Федоров в Острог к своему печатному стану. И всю дорогу звучали у него в ушах напутственные слова мудрых старцев:

— Верим, Иван, что книги принесут людям знания, помогут обрести свободу и счастье. Благословен твой труд, мастер…

Печатный дом острожский

ождливой осенью 1577 года вернулись княжеские посланцы и из других мест. Теперь приглашенные князем ученые и монахи из ближних православных монастырей могли приняться за окончательное исправление перевода Библии. Во главе этой важной работы встал Тимофей Михайлович, человек очень начитанный и сведущий.

Не теряли времени даром и печатники. Опытный плотник начал собирать второй печатный стан, а сам Федоров с Гринем готовили матрицы для отливки новых красивых шрифтов. Не только русского, но и греческого. Мастер и помощник понимали друг друга с полуслова, и работа спорилась, но теперь Федоров порой вдруг ощущал какое-то неудобство в отношениях с Гринем. Гринь был чем-то недоволен, торопливо и небрежно исполнял порученное ему дело. Мастер утешал себя — это по молодости, это пройдет. Но однажды, когда Федоров попросил Гриня переделать неудачные формы для отливки греческого шрифта, Гринь раздраженно бросил: