Ко всем переживаниям прибавлялись еще тяжкие раздумья — имеет ли он, владеющий редким искусством печатания книг, право отказаться от своего призвания? Не зарывает ли данный ему талант в землю и тем обрекает его на бесплодие? И однажды решился.
— Начинай собираться, — объявил он сыну. — Не хлеб сеять, а семена духовные — мой долг. Поедем во Львов. Город большой и знатный. Православных в нем много. Откроем там печатню.
Наутро, прознав от Ванюши об отъезде мастера, прибежал Гринь. Уж он упрашивал, уж уговаривал мастера взять его с собой… Да и Ванюшка просил за друга. В конце концов Федоров согласился — паренек смышленый, дело любит, а лишний помощник никогда не помешает. От счастья Гринь даже прошелся на руках.
Впереди дорога, новые города, приключения…
Трое суток боролся Ваня со смертью. Трое суток тяжкое забытье перемежалось бредом. Трое суток, не смыкая глаз, провел Федоров у постели сына. На четвертые парнишка открыл глаза и чуть слышно попросил:
— Пи-ить!..
Еще неделю пришлось жить в сторожке. Слишком слаб и беспомощен был Ванюша. А потом, поскидав кое-какую рухлядишку с телеги, уложили парня сверху на свежескошенную траву и снова двинулись в путь.
Отъезд Ивана Федорова только затормозил, но не прервал развитие книгопечатания в России. Ведь в Москве еще оставались Андроник Невежа и Никифор Тарасиев. По велению Ивана Грозного в 1568 году они напечатали в московской типографии новую книгу — Псалтырь.
В 1571 году после очередного страшного пожара, уничтожившего добрую половину Москвы, в том числе, видимо, и Печатный двор, царь Иван IV перевел типографию в свою резиденцию — Александровскую слободу. Здесь Невежа и Тарасиев напечатали еще одно издание Псалтыри. Существуют предположения, что типография в слободе выпустила несколько светских книг и документов официального содержания. К сожалению, они до сих пор еще не обнаружены. Может, в будущем какой-нибудь пытливый исследователь обнаружит их в далекой северной деревне или среди архивных связок.
Вернули типографию в Москву только после смерти Ивана IV по указу его сына Федора Ивановича в 1587 году. И сразу же Невежа начал печатание Триоди постной, которую закончил в 1589 году.
Андроник Невежа трудился вплоть до 1602 года, отпечатав за это время еще девять книг. Все эти книги отпечатаны федоровским шрифтом, а заставки и инициалы подражают украшениям «Апостола». После смерти отца во главе московской печатни встал Иван Невежин, работавший до 1611 года и успевший отпечатать еще пять книг. В этот год польские интервенты снова уничтожили типографию. «Печатный двор и вся штанба того печатного дела, — рассказывает современник, — от тех врагов и супостатов разорился и огнем пожжено бысть и погибне до конца и не остася ничего же такового орудия, хитрии же на то людие мали осташася и во ины град отбегуша».
Современник свидетельствует, что, помимо Ивана Невежина, печатанием книг в Москве занимались и другие — «хитрии на то людие». Документы называют их имена. Это третий Невежин — Алексей, известный нам по своим книгам 1614 года; приехавший в начале столетия в Москву Онисим Радишевский и уроженец Пскова Никита Фофанов.
Радишевский в 1606 году напечатал в Москве Евангелие, а в 1610-м — «Устав церковный». Судьба этого огромного фолианта в 1256 страниц особенно примечательна. В 1633 году церковь осудила книгу как неправильную по содержанию и приговорила ее к сожжению на костре. Так «Устав церковный» стал первой русской книгой, подвергшейся гонению цензуры.
Никита Фофанов открыл свою печатню в Москве, наверное, году в 1606 году, а уже в 1609 году напечатал первую книгу. Переехав в 1611 году в Нижний Новгород, где Козьма Минин собирал ополчение для изгнания врага с родной земли, Фофанов сразу же открыл первую в этом городе типографию. Ни одного экземпляра книг, отпечатанных в нижегородской типографии, пока не найдено. Однако они были. В 1925 году в Библиотеке имени В. И. Ленина исследователь А. С. Зернова обнаружила тетрадку из шести листиков — послесловие к одной из книг, отпечатанных на родине Козьмы Минина. Автор повествует о тяжелых бедствиях, обрушившихся на Русь, и выражает свою твердую уверенность в победе русского народа.
В 1614 году Фофанов вновь возвращается в Москву, а на следующий год он отпечатал Псалтырь. С этого момента книгопечатание в России уже никогда не прекращалось.
ГЛАВА IV
Свобода или кабала?
рямоугольная площадь в центре Львова в раме островерхих каменных домов. Площадь называют Рыночной, и каждое утро на ней проходит большой торг. Еще на рассвете сюда съезжаются и сходятся сотни людей, чтобы продать, купить, обменять, поглазеть на других и себя показать. Мужчины в коротких штанах до колен, в плащах, в кожаных жилетах. Женщины в длинных платьях с капюшонами. Солдаты в сверкающих на солнце кирасах.
Пришельцев из России поражало в городе все. Одежда и нравы, изукрашенные храмы и бесчисленные трактиры, ханжество монахов и карнавальное разгулье цеховых праздников, богатства местных купцов и нищета украинских крестьян.
Город представился Федорову чудовищным видением, где смешались воедино сон и явь. Но ведь он сам избрал его — богатый, просвещенный Львов, где было много православных жителей, говорящих и читающих по-русски.
Поселился Федоров в предместье, рядом с Онуфриевским монастырем. Здесь было подешевле. В доме жили еще бондарь Мартин, портной Матвей, водопроводчик Юрий, часовщик Симон и много других ремесленников, ставших со временем ему друзьями. А тут и удача подоспела: настоятель монастыря с почтением пригласил печатника к себе, — мол, наслышан, даже книги ваши печатные имею. Настоятель провел Федорова мрачным гулким коридором со множеством дверей. Распахнул одну и ввел в небольшое, но просторное и светлое помещение.
— Вот здесь, дорогой мастер, можете располагать свою печатню. Для монастыря это слава и почет…
Остановка была за деньгами: на столяра, который построит станок, кассы для шрифтов, прессы для переплетов; да на бумагу, на металл для шрифтов. Но на душе уже легче было. Помещение есть. Его, Федорова, здесь знают, относятся к нему с почтением, наверное, и деньги дадут. С такими надеждами отправился печатник с визитами к Львовским богатеям.
Гостеприимно распахивались двери. Проворные служанки в белых фартуках провожали печатника в парадные покои, где за стеклом шкафов сверкали огромные серебряные блюда и кубки, лежали на подставках, привезенные из далеких стран, кокосовые орехи и перламутровые раковины.
Купцы встречали Федорова с уважением и любопытством. Этот длиннобородый московитин готовил хороший дорогой товар — печатные книги. Купцы потягивали красное, как кровь, итальянское вино и слушали. Слушали и считали в уме будущие прибыли. А Федоров говорил. Он рассказывал, какие книги и как быстро можно печатать.
— Вот если напечатаем мы букварь, — обращался он к самоуверенному купцу, — обучатся люди грамоте. Станут читать, станут думать. Сделаются они лучше, чище, благороднее…
Рука купца, тянувшаяся к бутылке, чтобы наполнить бокал гостя, вдруг повисала в воздухе. Что? Этот московитин хочет научить простолюдинов грамоте, хочет заставить их думать? Да он опасный человек! Помогать ему может только сумасшедший. Улыбка сползала с лица. И оказывалось, что у хозяина сейчас нет свободных денег.
Та же история повторялась и во втором доме, и в третьем, и в пятом.
Тогда Федоров бросился к священнику православной церкви. Священник внимательно выслушал настойчивую речь печатника.
— Хорошо, сын мой. Я постараюсь помочь тебе. После службы обращусь к прихожанам. Я расскажу им о тебе и о книгах…
