Почему Вира до сих пор незримо с ними? Когда у Лили и Адама все только начиналось, они часто говорили о ней. Это казалось им смелым и мудрым, такое заявление, что они ее не боятся. Бывало, Адам рассказывал, а Лили верила, например тому, что со временем Виру стало злить все, что Адам делал. Его новая работа, которую она называла «очковтирательством». Каталог одежды, который Вира выбросила в знак протеста против дистрофичных моделей, а Адам достал обратно. Даже то, что он хвалил ее редкие попытки готовить традиционные индийские блюда по рецептам, доставшимся ей от матери, которые он действительно любил! Вира же обвиняла его в пассивной агрессии и желании запереть ее на кухне. Они все чаще ругались, и как-то Вира заявила, что замуж за Адама вышла, только чтобы позлить родителей, которые мечтали выдать ее за пятиюродного братца из Ахмадабада. И тогда он велел ей уходить. Не навсегда, конечно, он только хотел сказать что-то вроде «иди проветрись». Но тем все и кончилось. Вира ушла насовсем. Адам с Лили раньше любили шутить, что Вира – это Лилит, злая первая жена. И в самом деле, смешно: имя Лили так похоже на Лилит, а Адам – совсем как библейский Адам. Выходило, что Лили – это Ева, а это им обоим казалось сексуальным.

Они поженились и решили сразу завести детей. Им повезло, и через год родилась Рози, а Лили вскоре стала похожей на Виру с ее вечными перепадами настроения. Позже, когда Лили было уже сорок два, они попытались еще раз, и снова удачно – появилась Джун… Шли годы, и брак Адама с Вирой, продлившийся три года, уже не казался значительным, и имя Виры вызывало не смех, а чувство неловкости. Они давно вместе, о Вире больше незачем говорить. Лишь изредка ее образ ни с того ни с сего возникает на задворках сознания Лили, выхватывает из темноты страхи. Не слишком Лили бледная, растрепанная, уступчивая? Не слишком ли о себе возомнила? Вопросы Виры подозрительно похожи на вопросы, которые задает Лили ее мать.

Лили достает футболку Джун из унитаза и отжимает ее, чтобы не капало, локтем отодвигает занавеску для душа, кидает футболку в ванну и впервые замечает у себя на ладонях пигментные пятна. Она трет их, а Джун успевает выбежать из ванной в коридор и кричит: «Мамотька, один лазик!»

Лили хватает шапку, выскакивает из ванной и видит Джун с книжкой об Эсфири, которую та двумя руками держит над головой, как трофей. Лили забирает книгу. Вчера от чертовой книжки не удалось избавиться из-за вахтера, который откопал ее в мусоре и утром принес обратно. Постучался к ним в дверь, жизнерадостный, в синей униформе. «Наверное, ваши девочки выбросили по ошибке!»

Лили захотелось заорать. Она ненавидит эту книжку, и не только потому, что ее подарила девочкам Рут, одержимая воспитанием в еврейских традициях (хотя сама не еврейка, евреем был давно умерший отец Лили). Не потому, что дочери на книге просто помешались. Книжка ненавистна Лили за то, что, пройдя три стадии восприятия – сначала было интересно, потом скучно, потом непонятно, – на четвертой она вдруг осознала, что героическая Эсфирь, как и сама Лили, – вторая жена.

Лили закидывает книжку в щель между диванными подушками. Завтра вечером, и ни минутой раньше, она ее достанет и даст матери, чтобы почитала девочкам. Рут приходит по четвергам, чтобы у Лили было время заняться собой. Хоть Лили толком не знает, чем занять эти часы. Чаще всего гуляет, в парке или по магазинам, трогает в задумчивости то, что продается. Почему-то в эти моменты ей одновременно и легко, и тяжело, а потом отведенное время заканчивается. Завтра стоит заняться чем-то полезным: купить все, что нужно на платья девочкам, попробовать стежки, которым ее сегодня научат.

Не обращая внимания на вопли Джун, Лили засовывает ее в коляску, насильно застегивает неудобные маленькие пряжки и выкатывает коляску наружу. Джун без футболки и ботинок, но они чудом добираются до лифта, и тут Лили вспоминает, что закинула вещи в стирку, и теперь мокрые простыни ждут ее в стиральных машинах номер один и номер три в подвале. Интересно, что управляющий сделает с ними на этот раз? Однако время бежит, в руках у Лили чистая футболка и ботинки Джун, собственное пальто и шапка, и – о чудо! – когда внизу дверь лифта открывается, они с дочерью в полной готовности. Джун ангельски улыбается, Лили выкатывает коляску на Восьмую авеню, залитую желтоватым зимним солнцем, и они сливаются с потоком женщин с колясками и детьми, которые спешат кто куда: в школу, из школы, в прачечную, в музыкальную школу, к врачу или на детский праздник. Мужчин на улице не видно. Только что наступил новый, две тысячи шестнадцатый год. Лили делает вдох. Холодный воздух остужает ее, взмокшую от пота. На фоне ярко-голубого неба четко выделяются голые ветви деревьев. Никаких синяков под глазами у Лили не видно. Она спешит забрать дочь из школы. А потом пойдет на вечеринку. Будет учиться шить.

Из очевидных соображений Ви решает принять ванну, а не душ. Она не настолько наивна, чтобы думать, что можно избежать последствий, если хорошенько помыться, но попытка – не пытка. Кто знает? Ее мать верила, что забеременеть можно только при полной луне, потому что так она сама забеременела, а ведь была удивительно везучей. Вдоль побережья Новой Англии не нашлось бы места, где она не пила коктейлей, не ходила под парусами, не щеголяла в жемчугах и не полагалась на свою удачу, несмотря на все доказательства обратного. Другие женщины верят в определенные позы, спринцевание или вытравливание. И никто не знает точно, как все это действует.

Ви набирает обжигающе горячую воду, добавляет столько пены, что хватит искупать слона, залезает в ванну и, раздвинув ноги, пытается помочь воде попасть внутрь. «В вагину», – поправляет она сама себя. Так это настойчиво именуют в женской группе. «Вагина», – старательно повторяет Ви про себя, хотя слово ей отвратительно. Закрывает глаза и представляет, как вода разливается внутри, заполняя каждый уголок и каждую щелочку, смывая следы Алекса.

– Ты что делаешь?

Дверь распахивается, сильно бьется о раковину.

– Ви! Посмотри на меня.

Ви не двигается.

– Я принимаю ванну, – произносит она. – А из-за тебя сквозняк.

– До начала меньше часа.

– Знаю. Если бы ты на меня не набросился, я бы уже собралась.

– Да брось, тебе же понравилось… Ты вылезаешь или нет?

– Не знаю.

Ви погружается глубже, вода достает до ушей. Может, ей и понравилось, в конце… Но ребенка она все равно не хочет.

– Не вздумай мочить голову! У тебя только на укладку час уходит!

– Значит, обойдусь без нее, – отвечает Ви. – Зачем мне укладка, для кучки женщин?

Она шире раскрывает глаза, для выразительности, и думает о девушках из женской группы – онито обходятся совсем без укладки. Мало кто из них делает макияж, некоторые не носят бюстгальтеров, а женщины постарше, под сорок, даже не закрашивают седину. Сегодня у них собрание, которое Ви пропускает. Так почему бы не создать на вечеринке немного атмосферы женской группы? Если правду говорят, что стандарты красоты, которые порабощают женщин, придумали мужчины, а на вечере у Ви будут одни женщины, почему бы им не прийти в джинсах или в домашних платьях и без причесок?

– Ви…

Она с головой уходит под воду. Голос Алекса звучит сверху, как сирена вдали, а Ви, все еще под водой, вспоминает свою давнюю подругу Розмари, которая круглый год живет в уютном старом доме у залива. Наверное, сейчас кормит ужином детей или набирает для них ванну. У Ви болит в легких, от внезапного приступа тоски о подруге ей вдруг становится страшно. Она резко поднимает голову из воды и видит Алекса, он вцепился в бортик ванны. Алекс наклоняется и говорит что-то про главу компании по производству чемоданов, как тот одержим пунктуальностью, что в Род-Айленде так принято, хотя ей-то откуда знать, она ведь из Массачусетса.

Ви хихикает, но мужу не до смеха. Раньше, когда Алекс еще не был сенатором, он мог посмеяться над собственными глупостями. Теперь же на нее льется целый поток поучений, вместе с кисловатым запахом изо рта. Ви сдается и поднимает на него взгляд, уже зная, что увидит кроме гладко выбритого подбородка, прямого носа и темных глаз: страх.