В том, что Вадим откликнется на искрящийся заряд, у Сани сомнений не было. Как не откликнуться на магнетизм живой могучей жизни? Человек откликается на него бессознательно. Повышением творческой энергии, жизненного тонуса. Он это по себе знал. А вот потом… Как потом он себя поведет? Может отгородиться, защититься, лелея ожог от прошлой влюбленности. Будет оберегать собственный покой, цепляться за независимость. А может, очертя голову, ринется навстречу. Примет радость и боль. Да, самое главное — не испугаться новой боли и страдания. Не заморозиться. А он сам, Игрунок, к чему готов? Женские влюбленные и страдающие сердца его взбудоражили. Поманили обещанием нестерпимого счастья. Безутешного горя. Вчера он толковал Милочке о свободе. Советовал думать о себе. У него самого свободы хоть отбавляй. И о себе он может думать с утра до ночи. И что? Счастлив? По-своему, безусловно. Но не тем сумасшедшим щедрым счастьем любви, когда вдруг становишься всемогущим. Когда открывается второе зрение. Работает интуиция. Когда внезапно приходит столько важных пониманий, открытий. Ты открыт, и тебе открывается. Открывается сама жизнь. И ты живешь. Каждой клеточкой, всем существом. И получаешь не только дары, но и удары. Они тоже так болезненны, так чувствительны. И тогда ты закрываешься снова, отгораживаешься. Мир опять тускнеет, потухает. Но ты не замечаешь этого. Тебя это не печалит. Занимаешь себя суетой, надобностями, необходимостями. Часто доволен, изредка даже кажешься себе счастливым. Правда, оглянешься назад и ничего не можешь вспомнить. Память фиксирует только озарения чувств. Чувство, как фотовспышка, запечатлевает картину, и она остается в памяти. А ты, жалея себя, отдаешь предпочтение бесчувствию. Так проще. Безопаснее. Любить значит рисковать. Жить и ставить жизнь на карту. И похоже, что он, Саня, готов рискнуть. Саня счастливо засмеялся. Хорошая штука жизнь! Вон оно, счастливое ликование. Вера. Яблоня. Милочка, присоединяйся! Эх, девчонки! Летите во весь опор! Горите, не сгорая! Как яблоня поутру в преображающем свете солнца!

Внизу хлопнула дверь, и он вспомнил о Викторе. Та-а-к! У этого что-то там стряслось с Матиссом. Неужели придется влезать в чужие дрязги? Нет. Не будет он в них влезать. Чужой племянник сам разберется, не маленький. У него есть о ком подумать — Вера, Милочка. На Саню снова повеяло радостным Парижем, завораживающим магнетизмом любви. Сиянием, свечением. Он вышел на солнечную сторону жизни и в тень погружаться не собирался. Саня с детства терпеть не мог детективов. Что за радость узнать, что ближайший друг — предатель, жена — изменница и отравительница, сын или дочь — подколодные змеи. В детективах чем ближе человек, тем опаснее. Жизнь, слава Богу, добрее, щедрее. И сам ты — щедрый, отзывчивый — куда счастливее. И свобода дается человеку для того, чтобы ощутить свою силу и возможность далеких людей делать близкими. Милочка поймет это, почувствует. Она не замкнется в своей обиде. Подставит бархатистую щечку ласковому солнышку, насладится его добротой, а там, глядишь, и обиженная щека забудет об оскорблении. Может, и у Виктора не произошло ничего серьезного. Мало ли что с пьяных глаз почудилось? Может, он просто внимание к себе привлекает. Стосковался в одиночестве на свободе и общества захотел, тепла, сочувствия.

Чудесный аромат кофе защекотал Сане ноздри, и он вскочил: не иначе Милочка взялась за хозяйство.

Спеша вниз по лестнице, услышал певучий Милочкин голос:

— Саня! Ау!

Утренняя Милочка была еще милее вечерней, о чем Саня тут же ей сообщил, поцеловав бархатистую щечку ласковым братским поцелуем. «Нет! Нет! Только любовь, и никаких детективов!» — воскликнул он про себя.

— А я так хорошо выспалась, — сказала она и по-детски потянулась. — Вот решила кофейку попить. Присоединишься?

— С радостью. Только душик приму холодненький.

Даже ради милой Милочки он не станет менять привычного распорядка.

— Подождешь? — спросил он.

— Подожду, — согласилась она.

И он побежал под ледяной водопад. И уже весь горящий, радостный уселся за горячий кофеек с бутербродами.

На запах кофе появился и Виктор. Лицо осунувшееся, помятое. Чужеродный элемент в сияющем солнечном утре. Поздоровался и сразу принялся рассказывать, как побывал в гостях у очень клевого парня, закорешился с ним, обо всем столковался. Договорился даже, что тот заберет у него все дядькины работы. Ну и с Матиссом тоже посодействует. По-хорошему договорился, по свойски, по-человечески. Потому что другой спец больно важным оказался и развел большую мороку. Но не суть. В общем, с Егором они закорешились, и все у них пошло как по маслу. Выпили, конечно, не без этого. Но не так, чтобы чересчур. До Посада Витек благополучно добрался. А утром хватился, папки нет. Где она, папка? Где рисунок? Ясное дело, у Егора забыл. Где еще? Позвонил Егору, а тот говорит, нет у меня никакой папки. Ты ее с собой забрал. Еще ругать начал — такой-сякой, шляпа дырявая! Вспоминай, где оставил? Я тут людей на уши ставлю, а ты дурака валяешь! Кем я буду в их глазах выглядеть! Ты меня подводишь! Реноме мое роняешь!

— Так на меня орал! Не знаю, что теперь и думать! Я уверен, папку забыл у него. А он — нет папки, и точка! И на меня! На меня! Неужели так бесстыдно врать можно? Смотреть в глаза и врать! — возмущался и одновременно убивался Виктор. — Мы ведь с ним в Тамбов собрались ехать. А теперь что? Кто он, этот Егор? Друг или гад ползучий? Ехать мне с ним в Тамбов или идти брать за горло?

Саня с усмешкой покрутил головой — вот, пожалуйста, наглядный пример, детектив в действии: друг, который через пять минут оказался злейшим врагом.

— Хорошо еще, что не в старом друге сомневаетесь, а, можно сказать, в случайном знакомом, — сказал он. — А как к нему относиться, ехать не ехать, вам решать. Какие тут могут быть советы?

Милочка помешивала ложечкой сахар и внимательно слушала. Она уже вошла в курс дела, выслушала историю племянника, папки, рисунка и, сочувственно вздохнув, сказала:

— Делать теперь нечего, Виктор. Никому вы ничего не докажете. Если бы этот рисунок хоть где-то числился, прошел экспертизу, вы получили бы на свое имя заключение. Или застраховали бы этот рисунок. Тогда могли бы искать. А так… Даже если найдете, ничего не докажете. Считайте, подарили его кому-то, — может, Егору вашему, а может, пьянице на остановке, — попрощайтесь и живите дальше.

— Вам легко говорить, попрощайтесь! Живите дальше! А у меня, может, вся дальнейшая жизнь с этим рисунком связана? У меня, может, все будущее рушится! И чтобы так нагло врать! Нет, такое у меня в голове не укладывается! Как так можно? Ни стыда, ни совести! Я Петра найду, мы с ним вместе пойдем и рисунок из Егора вытрясем. — Виктор чуть ли не орал, и на глазах у него закипали злые слезы.

Сане было удивительно, что Виктор так переживает потерю. Еще недавно он и имени Матисса не знал, цены тем более, а теперь его так и колотит. Он же не о рисунке горюет, не о судьбе Матисса, а о деньгах. Жаль, что у Бережкова такой племянник.

— При чем тут Петр? — спокойно продолжала разбирать чужое горе Милочка. — Он-то чем вам поможет? Он при вашем разговоре не присутствовал. Откуда ему знать, где и когда вы забыли папку с рисунками? Даже скажу вам по секрету, что ваш Петр скорее поверит своему знакомцу, чем вам. Он его хоть как-то знает, а вас видел в первый раз. Нет, кончено дело. Попрощайтесь и забудьте, — еще раз повторила она свой совет и занялась кофе. И занялась с наслаждением.

— А с Егором-то как? Мы же с ним так душевно сидели. И вот… Понимаете?

— Понимаю. Вполне возможно, он честный человек, а папку вы забыли в электричке. Но может, и нет. Может, он взял ее и спрятал. Но вам он этого никогда не скажет. Мошенники, должна вам сказать, всегда удивительно душевные и обаятельные люди. Веселые, анекдоты всегда рассказывают. А им иначе как мошенничать? Я по своей работе часто имею дело с мошенниками, так что именно эти их качества мне прекрасно известны.