Тесть мой был мужиком солидным. Чем он зарабатывал на жизнь для меня до сих пор остаётся тайной, но любые проблемные вопросы он мог решить, совершив один или два телефонных звонка. Это даже немного пугало меня, хотя при всей своей влиятельности он был очень добродушным и весёлым дядькой, разменявшим шестой десяток лет не задолго до нашей свадьбы с Натали – так я называл её, когда был настроен перед сном пошалить (не знаю, уместно ли было об этом упоминать здесь).
В свой первый визит на остров рыбы толком поймать мне не удалось. То ли перемена погоды помешала, то ли новолуние, но, скорее всего, главной причиной стал алкоголь, которого в тот раз, впрочем, как и всегда в этой компании, было в избытке. За увлекательными разговорами я не заметил, как превысил свою норму выпитого в несколько раз, и от жесточайшего похмелья меня спас разве что свежий воздух… и холодное пиво утром, припрятанное опытным тестем в камнях, таким образом, чтобы оно всю ночь оставалось в воде и сохраняло прохладу.
Однако последующие мои визиты туда со Славиком бывали часто очень удачными. Днём ловилась мирная некрупная рыба размером с ладошку, вечером клевал лещ, ночью иногда попадался сом, а ранним утром можно было подцепить любого из обитателей Киевского моря. При чем утренний клёв бывал таким интенсивным, что мы не успевали выматывать спиннинги. Конечно, случались и не очень удачные поездки, когда за сутки мы ловили всего четыре – пять рыбёшек общим весом до килограмма. Нас это ни коим образом не расстраивало, ибо мы отправлялись на остров не за рыбой, а ради самого процесса её ловли, ради задушевных бесед, пения птиц, росы на замерзших пальцах по утрам и кристально чистого воздуха.
Внимательно осмотрев песчаный берег, я убедился, что ничего не оставил на суше и спустил свой резиновый корабль на воду. Предварительно я снял свои кроссовки и вместе с носками швырнул их в лодку, чтобы не промочить, когда буду в неё забираться.
Я вгляделся в линию горизонта, но решительно ничего там не увидел. Мой остров находился на расстоянии, примерно, восьми километров от берега. Чтобы увидеть его очертания, мне нужно было отплыть почти на половину этого расстояния. Иногда можно было с берега различить вдалеке верхушки деревьев, но чаще всего их скрывала дымка, поднимающаяся с воды.
Это кажется несколько жутковатым, плыть на вёслах в открытое море, не видя перед собой никаких ориентиров, и не имея никаких других средств навигации, но на самом деле ничего страшного в этом нет. Даже компас мне не понадобится, чтобы добраться до места, не заблудившись. Ещё когда я в первый раз отправился на этот остров вместе со своим теперь уже бывшим тестем, он объяснил мне, что нужно плыть по возможности строго перпендикулярно береговой линии, не забывая о течении, которое присутствует на водохранилище и сносит лодку к югу, в то время как продвигаться нужно исключительно на восток. Поскольку тогда в нашем распоряжении была моторная лодка, нам не приходилось учитывать ещё одного важного момента, о котором мне не стоило забывать теперь. Правая рука у человека сильнее левой, если он, конечно, не левша, как моя бывшая супруга, поэтому, сидя лицом к корме, при гребле нос лодки медленно поворачивает вправо. Течение по пути к острову сносит лодку в ту же сторону, поэтому нужно всё время стараться брать чуть-чуть левее, чтобы, в результате плыть прямо. Как только на горизонте появляются первые признаки острова, нужно просто скорректировать курс, чтобы успешно достигнуть своего пункта назначения.
Оттолкнув лодку от берега, я запрыгнул в неё и, удобно устроившись на банке, взялся за вёсла. Мне предстоял путь, занимающий больше часа времени. Вода была очень спокойная. Лёгкое покачивание на волнах быстро избавило меня от последних негативных эмоций, связанных с утренними событиями, и я погрузился в свои размышления.
Мне вспомнилось, как несколько дней тому назад, рано утром я вышел на улицу, как обычно, сонный, чтобы съездить в центральный офис издательства, где я работал внештатным журналистом уже седьмой год. Мне нужно было обсудить кое-какие детали очередной статьи с главным редактором электронного журнала, который мне казался абсолютно безвкусным, но, разумеется, моё мнение по этому поводу никого не интересовало, и мне было поручено периодически писать для него всякие бредовые небылицы. Погода стояла пасмурная, асфальт был мокрый после ночного дождя, но, тем не менее, было не холодно, и это вселяло надежду, что осень ещё не подкралась слишком близко. Несмотря на совершенно сонное состояние, моё настроение было отличным. Я рассматривал идущих мне на встречу прохожих, пытаясь разглядеть в их флегматичных физиономиях хоть что-то, кроме раздражения и желания прислониться к чему-то мягкому, хотя бы отдалённо напоминающему подушку.
И вдруг мне в глаза бросилась рекламная вывеска. Судя по всему, предметом рекламы был какой-то конкурирующий с нами журнал, но я могу и ошибаться, поскольку не это привлекло моё внимание. На вывеске большими буквами был написан слоган: «Жизнь имеет только тот смысл, который мы ей придаём». Эта фраза тут же поселилась в моей голове и заставила шевелиться сонное серое вещество. Мысли забурлили и я, кажется, даже начал просыпаться.
«Выходит, что если я сам не вкладываю смысла в свою жизнь, то его элементарно нет?» – задав себе этот вопрос, я одновременно ощутил некоторое разочарование, и в то же время мне стало спокойнее оттого, что моя смерть не станет большой утратой, если жизнь не несёт никакой смысловой нагрузки. «Но если моя жизнь не имеет смысла, тогда зачем открывать утром глаза, суетиться, пытаться чего-то добиться в этой самой жизни?» – снова спросил я сам себя. Теперь я почувствовал себя немного по-идиотски, как будто я добровольно согласился по ночам разгружать вагоны, а после ещё и сам платить за это невиданное развлечение.
«В любом деле, будь то большой бизнес или ремонт велосипеда, есть цель и средства достижения этой цели. Как можно достичь того, чего нет? Почему у других смысл есть? (А есть ли у них смысл?) Может быть, он есть и у меня? Неужели стабильный доход и сбережения на старость и есть мой смысл жизни?» – вопросы посыпались градом, и у меня возникло непреодолимое желание докопаться до истины. (До истины? А истина существует?) Мне вспомнились слова Зигмунда Фрейда, которые я когда-то вычитал, уже не помню где: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или ее ценностью – это значит, что он болен». В моём воображении вспыхнула бегущая строка с большими красными буквами: «Я БОЛЕН! Я БОЛЕН! Я БОЛЕН!».
«Не может быть!» – с неподдельным удивлением произнес я, как будто, вслух. Остатки сна развеялись.
Однажды у меня на кухне мы беседовали со Славиком за кружечкой пива о вере и религии. Речь шла о том, что между этими понятиями есть принципиальная разница. Если религию придумали люди, чтобы наживаться на прихожанах, то вера, по словам Славика, необходима каждому человеку. Она ни к чему не обязывает, и человек может верить во что угодно, хоть в фантики от конфет, но должен верить во что-то для того, чтобы ему было кому молиться в падающем самолёте.
Я не придал этому разговору особого значения тогда, но почему-то теперь именно этот разговор всплыл у меня в памяти. «Чтобы было кому молиться в падающем самолёте… Возможно, в этих словах смысл гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд? Чтобы было кому молиться в падающем самолёте…» – эта фраза крутилась у меня в голове ещё какое-то время. «Чтобы было кому молиться в падающем самолёте…»
Вдруг мне показалось, что я нащупал новую зацепку: «Вера придает жизни вполне конкретный смысл: стремиться после смерти обрести покой – вот цель. И средства для этого вполне известные – стараться не грешить без особой необходимости, а если уж согрешил, то непременно сходить в церковь». Как жаль, что я не верующий человек. Разве что в фантики от конфет я верю, но этого явно недостаточно, чтобы обрести смысл своей никчёмной одинокой жизни.
