Обложка одного из первых выпусков «Sammlung Rußische Geschuchite»
Потому в 1732 году Миллер инициирует издание нового журнала, теперь уже по русской истории на немецком языке, – «Sammlung Rußische Geschichte». Первые три выпуска этого журнала вышли под редакцией Миллера в 1732–1733 годах, пока он не уехал в экспедицию в Сибирь. «Sammlung» стал быстро известен всей образованной европейской общественности. Огромный интерес к нему объяснялся первыми публикациями русских летописей, несторовской летописи в переводе на немецкий язык. В первых шести выпусках журнала, в 1732–1735 годах, издавались выдержки из Повести временных лет в немецком переводе[72]. Журнал широко разошелся по Европе и надолго стал чуть ли не единственными источником сведений по русской истории. В статье о Миллере об этом прямо говорится: «На многие годы журнал «Sammlung Rußische Geschichte» стал основным источником по русской истории для всей просвещенной Европы»[73]. Известно, что его использовали Вольтер и Дидро. В четвертом выпуске журнала, в 1734 году, была помещена большая статья об Александре Невском, которая представляла собой обобщение известных сведений о его биографии как из русских, так и иностранных источников. Также к выпуску была приложена таблица потомков Александра Невского на отдельной вкладке[74].
В 1730-х годах, когда в России были политические пертурбации и правление временщиков, Академия наук была предоставлена сама себе, денег ей практически не выделялось, академики подолгу дожидались положенного им жалованья. Делами Академии наук правили и президент, и двор, и Сенат, а текущие дела в связи с отъездом императорского двора в Москву (с двором уехал и президент Академии наук Блюментрост) попали в почти исключительное распоряжение Шумахера. Вслед за этими переменами из Петербурга уехали многие ученые. В 1733 году, в связи с организацией Второй Камчатской экспедиции, Миллер до 1743 года уехал в Сибирь, где собрал огромную коллекцию документов, не утратившую своего значения и теперь.
Интерес к русской истории возродился снова с воцарением дочери Петра Елизаветы Петровны. В ночь на 25 ноября 1741 года она во главе гвардейской роты Преображенского полка свергла малолетнего Ивана VI и провозгласила себя императрицей и продолжательницей дела своего отца. Переворот произошел в военное время, поскольку с 28 июля 1741 года шла война России со Швецией, стремившейся пересмотреть итоги Ништадтского мира и захватить земли между Ладогой и Белым морем. Между прочим, на кону стояла судьба основанного Петром Петербурга. Война для Швеции была неудачной, и ей пришлось не только подтвердить Ништадтский мир, но и сделать еще ряд территориальных уступок.
События этой войны во многом изменили обстановку в Петербурге. В ходе переворота было свергнуто Брауншвейгское семейство Антона Ульриха Брауншвейгского, отца Ивана VI, который принадлежал к одной из знатнейших фамилий в Европе и был шурином прусского короля Фридриха II Великого. Укрепление Брауншвейгской династии на российском троне могло иметь весьма далеко идущие последствия для России. В 1733 году его брат Карл I Брауншвейг-Вольфенбюттельский породнился с королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом I: он женился на дочери прусского короля Филиппине-Шарлотте, а сын прусского короля, будущий Фридрих Великий, – на сестре Карла I Брауншвейг-Вольфенбюттельского Елизавете Кристине. Таким образом, если бы династия Антона Ульриха пресеклась, что бывало в немецких домах не редкостью, то прусский король мог бы предъявить свои права на русский престол.
Безусловно, эта сугубо гипотетическая возможность так и осталась нереализованной, но, надо полагать, что подобный оборот событий серьезно беспокоил приближенных Елизаветы Петровны, раз Брауншвейгское семейство было арестовано и заточено в ссылку. По всей видимости, это же обстоятельство привело по крайней мере к двум немаловажным последствиям. Во-первых, появилась выраженная вражда и подозрительность к немцам, которая имела место и в Академии наук, и, в частности, явственно прослеживается в событиях, свершившихся вокруг спора Миллера и Ломоносова. Во-вторых, возник сильный интерес к родословной правящей императрицы, очевидно, вызванный стремлением подкрепить знатность ее происхождения и обосновать права на престол, захваченный переворотом.
Думается, что эти обстоятельства привели к первому делу, в котором вместе участвовали Миллер и Ломоносов (прибывший в Россию 8 июня 1741 года после учебы в Марбургском университете, кстати, под руководством Христиана Вольфа, приглашавшего ученых в Академию наук). Это было дело «Родословной…» комиссара П.Н. Крекшина. Начало ему положило представление в Сенат 27 августа 1746 года «Родословной великих князей, царей и императоров», написанной П.Н. Крекшиным. В ней Крекшин выводил род Романовых и царствующей императрицы Елизаветы Петровны от самого Рюрика, родоначальника рода русских великих князей.
После рассмотрения Сенат 12 сентября того же года передал эту «Родословную» в Академию наук на рассмотрение. Разбором этого документа занялся Миллер, давший 6 октября 1746 года ответ на эту «Родословную». Основной ее смысл сводился к тому, что родословную Романовых нельзя выводить от Рюрика. Крекшин должен был написать ответ на возражения Миллера, но почему-то он был представлен только 11 марта 1747 года. Это обстоятельство, впрочем, не помешало Крекшину уже в конце февраля выступить с обвинениями Миллера «в собирании хулы на русских князей»[75].
Тем не менее ответ был составлен. 18 марта 1747 года в Академии наук собралась комиссия из нескольких профессоров во главе с Миллером, которая занялась разбором представленных ответов Крекшина. В состав комиссии входили Тредиаковский, Ломоносов, Штрубе де Пирмон. Работа над ответом заняла несколько месяцев, и только 23 июля 1747 года комиссия передала рапорт Разумовскому с протоколом заседания по этому вопросу, датированным 19 июля 1747 года. Трудно сказать, почему комиссия занималась рассмотрением этого вопроса столь долгий срок. В рапорте Разумовскому академическое собрание высказалось в поддержку родословной Крекшина. Эту идею Крекшина о родстве Романовых с Рюриком поддерживал и Ломоносов, написавший в приложении к своей истории России краткое родословие князей и царей, где Романовых выводил из Рюриковичей[76]. После этого рассмотрение приняло другой оборот и в центре внимания встали обвинения, выдвинутые в адрес Миллера.
4 августа 1747 года состоялось новое слушание в Сенате. Очевидно, как можно заключить из скупых сведений, содержащихся в комментариях к «Полному собранию сочинений», рассматривалось уже не существо вопроса, а обвинения Крекшина, выдвинутые в адрес Миллера. Ломоносова пригласили на слушание и попросили перевести на русский с латыни выписки Миллера, которые он делал из сочинения польского историка Яна Длугоша. После этого дело было отложено в долгий ящик. Только 4 декабря 1747 года поступило прошение от Крекшина, который надеялся завершить рассмотрение дела. Сенат принял решение обсудить его вопрос еще раз. Но это выполнено не было. В 1769 году дело было сдано в архив Сената. О том, что никакого компромата против Миллера не нашли, говорит не только это дело, оставленное без дальнейшего движения, но и то, что Миллер в 1747 году (правда, трудно сказать, когда именно: до слушаний в Сенате или после) перешел в русское подданство, а 20 ноября 1747 года даже получил должность историографа при дворе.
Вероятно, это многим не понравилось, и в конце 1748 года произошло новое событие. В Академии наук было организовано целое расследование против Миллера, обвиненного в подозрительных связях с иностранными учеными. Этот случай настолько громкий, что не вошел полностью ни в одну биографию Ломоносова. Но документы, посвященные этому и опубликованные в «Полном собрании сочинений» Ломоносова, в десятом томе, показывают совершенно иную картину. В следствии над Миллером Ломоносов принял очень живое участие. Обращает на себя внимание то, что это дело началось сразу же за рассмотрением записки Крекшина о родословной князей. Есть основания полагать, что дело против Миллера было возбуждено в отместку за его участие в разборе родословия Крекшина и критические высказывания о нем.
