– Сгорела… слободка… Турецкая…

– Одни угольки, – добавил Прокопыч.

Пьяные и сентиментальные, мы едва сдерживались чтобы не расхохотаться или не расплакаться. Мы поняли: наступила минута прощания. И нам самим стало жалко нашу выдуманную многострадальную Турецкую слободку – плод наших безумных фантазий. А тут еще на какой-то миг она будто материализовалась на физическом плане и в наших головах, и мы в нее поверили по-настоящему и поверили в ее гибель – ну прямо хоть плачь! На один краткий миг…

«Над вымыслом слезами обольюсь…»

У Прокопыча капля повисла на кончике носа – у него постоянно был насморк в той экспедиции, но в этот раз он даже позабыл достать из кармана платок. Петрова всхлипнула, отвернулась от нас и поспешила к себе в номер. Я так думаю – плакать. А мы постояли, постояли – да и пошли к себе: окно закрывать и хохотать до упаду. Декабрь же месяц, холодно…

На поминках Владимира Владимировича Сельницкого присутствовали незнакомые мне пожилые женщины. Они говорили стандартные по случаю тосты, восхваляя достоинства усопшего, понятия не имея, каков он был на самом деле. Мне пришлось негромко возразить. Вовка бы расхохотался над этими словами и просто выгнал бы их отсюда. Татьяна со мной согласилась.

Мы несколько раз выходили из кафе покурить с Вовкиными братьями и предавались воспоминаниям и новым осмыслением произошедшего. Мы как бы сближались, становились друзьями, хотя не встречались раньше никогда или виделись раз или два в далеком прошлом, но я понимал, что это временное сближение хоть и не гарантирует ничего в будущем, но сейчас очень нам всем необходимо. Это понимал каждый из нас. Мы любили друг друга в этот момент. Вовкина смерть объединила нас…

Уже достаточно «приняв», я встал из-за стола и громко сказал:

– Вовке в жизни очень повезло… до самой смерти… потому что у него была такая жена – Татьяна.

Таня грустно улыбнулась и мягко возразила:

– Сережа, ты неправ. Это мне повезло…

И мне стало досадно и неловко за свои слова.

Но я все равно уверен, что Вовке Сельницкому с женой повезло…

Тот год начался с того, что я влюбился в юную девушку, вчерашнюю школьницу по имени Лена, и она ответила мне взаимностью. Мы встретились с ней и познакомились в «Аскольдовой могиле», кафешке на Двадцати шести бакинских комиссаров что на Юго-Западе. Там была первая в Москве дискотека с цветомузыкой, и мы мотались туда с нашей киностудии почти каждый вечер всем кагалом – молодые осветители, ассистенты кинооператоров и директора фильмов – из Болшево до Москвы, потом через весь город до метро «Юго-Западная» и еще чуть-чуть пешком.

Мы сидели с Леной за столиком так, что букет цветов в стеклянной вазе мешал нам смотреть друг на друга. Мы поочередно сдвигали вазу на край, а вредный Черёмуха, ассистент кинооператора с нашей киностудии, возвращал букет на место. Он, видимо, задался целью помешать нашему влечению, но лишь раззадоривал. Тогда, чтобы не грохнуть вазу об пол, мы с Алёной пошли танцевать…

В тот год в конце декабря, окрыленный любовью, я женился на Лене, но прежде побывал в двух экспедициях, которые продлились без малого четыре месяца кряду и протянулись от начала мая и Баренцева моря до казахских степей и конца августа. Все это время мы с моей ненаглядной вели интенсивную любовную переписку: в Североморске я получал письма, присланные на адрес гостиницы «Ваенга», а на Семипалатинском полигоне – в окошке «до востребования» местного почтового отделения «Жана-Семей».

После первого сентября, когда Алёне стукнуло восемнадцать и она стала совершеннолетней, мы уговорились с ней пожениться. Но она решила спросить на это разрешения у своих родителей, будучи послушной младшей дочерью. А я оказался еще младше и еще глупее в свои двадцать пять, потому что взбесился и посчитал такое поведение предательским. Я решил, что это касается только нас двоих. И ничьего разрешения спрашивать не собирался. Мне, дураку, этого не требовалось. Я ж говорю: брыкастый был, неопытный, обидчивый, бодливый…

Но вернемся к работе.

Что характерно – в обеих экспедициях не было даже намека на «болты в томате». Это были полноценно интересные киносъемки. В Заполярье мы два месяца кряду болтались по морям, заливам и аэродромам и снимали игры «в войнушку» между противолодочной армадой, возглавляемой с авианесущим крейсером «Киев», и подводными лодками всех мастей – от ржавых дизелюх до новейших атомоходов.

В городе Полярном кинооператору Мишке Звереву расквасили нос – после посещения клуба, когда мы приехали из Североморска на выходные навестить Чюрлениса и остальных из другой киногруппы.

В том же Полярном молодой ассистент режиссера Володя Братславский, по-нашему просто «Брат», на съемках одного эпизода застрял в люке дизельной подлодки из-за своей необъятной талии.

В Североморске меня разбил радикулит после пикника на каменной сопке.

На посадочную палубу крейсера «Киев», чуть ли не на голову киномеханику Петьке Павлицкому рухнул палубный «Як», самолет с вертикальным взлетом.

В Баренцевом море, при ярком солнце и тихой воде, нашу мелкую посудину обласкало стадо игривых прожорливых касаток с изумрудными брюхами. От их трепетной нежности наша лодка стала раскачиваться, как на крутой волне. Мы с кинооператором болтались на самой верхней палубе, крепко держась за штатив и кинокамеру, чтобы не свалиться в прожорливые зубастые улыбки.

В Сафоново приземлилась громадная «Тушка», и на аэродроме не сразу нашли, как спустить ее пилотов на землю, потому что местные трапы не доставали до их кабины.

Перечитав дневник тех дней, чтобы проветрить память, я удивился самому себе:

…из Заполярья рвался я домой,

скучал по Ленке, ненавидел солнце!

Ночь…

Сопки, кубики домов,

асфальт на улице и небо густо-синее –

всё спало.

И даже солнце,

которое упрямо не желало

прятаться, лежало на боку,

и, смежив веки,

светило сонно сквозь прикрытые глаза.

И только я не спал…

Я был влюблен, скучал,

вел записи в дневник, писал письмо

и ждал ответа.

И только где-то

меж строк шагала жизнь

и проходила киносъемка эта…

Вдобавок ко всему, я в тот год нигде не застал весны. Лишился целого времени года! Мы отправились в Североморск, когда в Москве еще стояли холода, шел снег, березы распускаться и не думали, а через пару месяцев, когда мы собрались возвращаться из солнечного Заполярья, между сопок еще не растаяли слежавшиеся сугробы.

Однажды в ресторане в Палдиски лабух пошутил в микрофон:

– А теперь для наших друзей из солнечного Заполярья мы исполним песню «Я так хочу, чтобы лето не кончалось!»

Смешно…

Зато в Москве уже было лето в самом разгаре, начало июля, и первая Вовкина свадьба: Сельницкий женился на Аэлите Знаменской из цеха проявки кинопленки (или мультцеха – сейчас не помню), соблазнительной вкусняшке, дочке милицейского полковника. И я едва туда не опоздал: с корабля – пардон, с самолета – на бал! Но недолго длилось то веселье. Уже на следующее утро после свадьбы меня вытащили из постели:

– В командировку, дорогой!

За полчаса до визита заботливых добрых коллег от меня тайком ушла моя беззаботная Алёнка. Дорожная сумка, еще не разобранная, была под рукой, как и некоторое наше киношное барахло, которое забросили ко мне после «Шереметьева» – две кинокамеры в кофрах, кассетницы, яуф и пара штативов. Машина ждала у подъезда.

В Семипалатинской степи было еще интересней, гораздо теплее и удивительней, чем в Заполярье!