Чаевые Рита оставила внушительные.

На ступенях церкви двое немолодых людей говорили по-французски. В их речи не было ни капли торжественности или ожидаемой в таком месте многозначительности. Наверное, сплетничают, решила Рита, вспомнив вчерашний разговор в самолете. Двери храма оказались открыты.

Рита не знала точно, верит она в Бога или нет. Наверное, да или скорее да, чем нет, но неумело, приблизительно как-то верит, поверхностно, на скорую руку. Она не часто беспокоила Его своими просьбами, но и не вдавалась в тонкости и механику процесса, который называется «верой». Рита сомневалась, что Богу так уж важно прилежное соблюдение верующими обрядов и правил церковной службы, ведь есть десять заповедей, свод основных законов, и, приняв их, человек как бы автоматически попадает в лоно. Что же требуется еще?

Здесь, в церкви, ей казалось, что вероятность быть услышанной Им значительно выше, чем в прозрачном кафе рядом с магазином «Пари лук» или на забитой машинами авеню Фош и уж тем более на шумной площади Республики. Обращаться к Нему там – дергать сзади за рукав, отвлекать и стараться перекричать других. Поэтому она и пришла сюда, в густую тишину храма. Но почему бы Богу не выслушать ее в лесу или на берегу реки в уединенном месте, она не понимала. Конечно же, ей было известно, что в церкви молятся, но и этого она не умела.

Строгие лица на иконах не выказали ни одобрения, ни удивления при появлении Риты. Как столоначальники среднего уровня в исполкоме, они привыкли выслушивать с утра до вечера бесконечную историю людских несчастий, глубоко убежденные, что помочь себе может только сам человек. А их задача состояла лишь в том, чтобы и человек понял это.

Рита приблизилась к иконе с изображением пожилого мужчины, считая, что мужчина поответственнее отнесется к просьбе молодой симпатичной женщины, и, обращаясь к нему на «вы», робко произнесла:

– Господи! Помогите мне, Господи. Я ничего не понимаю. Найдите Костю Воронина и вразумите его, что так издеваться надо мною нельзя. Пусть он отпустит меня, освободит от себя. Пусть я наконец стану свободной. Я ничего не сделала ему плохого. Ничего. Вот я обращаюсь к Вам и прошу упокоить его душу, предполагая, что он мертв и сейчас там, у Вас. Но вдруг это не так, и он жив, сидит где-нибудь в кабаке на острове в Карибском море, закинув руку на плечо юной мулатке, и заговаривает ей зубы, как когда-то мне. Простите, наверное нехорошо говорить с Вами об этом. Но ведь это грех – думать о человеке как о мертвом, если он жив, правда?

Рита еще поговорила с Богом, и ей показалось, что Он ее понял и обещал помочь. Обнадеженная, она подошла к киоску, где продавали свечки, и по-русски обратилась к продавщице, старушке в платочке, и та тоже ее поняла.

Получив свечку и указания, куда ее нужно поставить за упокой души, Рита опять вспомнила, что она в Париже, однако Париж стал ближе, и здесь уже некоторые ее понимают.

Перед иконой, на которую указала старушка, горело много свечей, теперь загорелась и свеча Кости Воронина. По мертвому ли?

Рита повернулась и с сухими глазами направилась к выходу. Часть груза с души ее осталась за спиной. В проходе стоял вчерашний самолетный попутчик.

– Здравствуйте.

– Добрый день, Рита, вот уж не ожидал вас здесь встретить, – сказал он и пошел рядом…

В подмосковном спортивном комплексе «Жуковка» хорошо дышится. Пропорция между кислородом, углеродом и влагой здесь неизменна. За этим следят. Тут играют в теннис. В очень большой теннис. В самый большой теннис страны. Ведущие политики правого толка играют в паре с высокопоставленными чиновниками федерального уровня против олигархов и руководителей администраций. Государственные деятели, сенаторы, губернаторы, мэры, председатели дум и руководители фракций играют с генеральными директорами, управляющими банков, председателями советов и комитетов, держателями контрольных пакетов акций, президентами и вице-президентами, премьерами и вице-премьерами. Руководители контролирующих и карающих органов часто играют с… как это сказать… авторитетными товарищами и влиятельными людьми. По мелочи игрют популярные артисты. Тонко, по краешку, играют топ-менеджеры, пугливо и за деньги – яркие журналисты, шумно и вызывающе – политтехнологи. В сторонке играют заслуженные творческие интеллигенты. Бывают начальники департаментов, руководители главков и кто-то еще от бюрократии. А вместе с ними играют их советники, заместители, соратники, помощники. Также здесь играют их жены, их дети, их любовницы и любовники, любовники их жен и жены их любовников, играют их гости и друзья, играют гости друзей и друзья гостей. Играют в о-очень большой теннис. Играют по-разному. Но всегда только они.

Передовики производства, потомственные ткачихи, белозубые шахтеры, помощники машинистов, слесари-сборщики, усидчивые служащие, старшие экономисты и младшие научные сотрудники, полеводы с Доски почета, бесхитростные рационализаторы, отличники боевой подготовки, участковые терапевты, учителя начальных классов, неполиттехнологи и даже токари-расточники седьмого разряда здесь не играют. Также здесь не играют их жены, их дети, их друзья и их гости. Их собутыльники и собутыльники их собутыльников здесь тоже не играют. Не играют охранники и водители. Хотя этих-то здесь очень много. Одни бдительно замирают в сторонке, другие прогревают двигатели представительских иномарок на стоянке.

Здесь играют по-крупному. Раньше серьезные, эпохальные решения принимались в тиши кабинетов, потом в жарких саунах под звон бокалов. Теперь же чаще всего – на кортах, под протяжный звук летящего мяча.

Зеленое пространство шестнадцати кортов кажется безлюдным. Но именно кажется. Время пользования кортами расписано заранее. Продано по абонементамили забронировано разовыми предусмотрительными посетителями. Никаких очередей на скамейках, никаких праздношатающихся или случайных людей. Рабочая обстановка. И для людей уважаемых, вхожих в этот мир, несмотря на плотное расписание, всегда найдется свободный корт, а опытный, тактичный тренер подыщет слова одобрения даже самому бесперспективному, но совсем не бесполезному с точки зрения игры персонажу. Так уж устроен мир, и не нам его менять. Пробовали уже. И пусть сказка останется сказкой, а быль – былью.

Играют здесь на совесть, играют для себя, для своего здоровья, успеха, благополучия. Играют для самоутверждения, для карьеры, знакомства, играют потому, что так сейчас надо – уметь играть в теннис.

Потом здесь не пахнет. Не принято.

На корте номер семь, на солнечной стороне, сейчас двое мужчин среднего возраста разыграли гейм и сели передохнуть. Генрих Самсонович и Петр Матвеевич.

– Сколько мы с тобой не играли, Гера? Два, три года? – спросил Петр Матвеевич, положил рядом с собой ракетку и вытер лоб темно-синим полотенцем.

Раньше они были друзьями. Пацанами из одного микрорайона. Ходили в одну школу. Ездили в один пионерский лагерь. Вместе записались в секцию самбо, спина к спине дрались на танцах. Ребята подросли крепкими, с покатыми литыми плечами и мозолистыми костяшками узловатых пальцев. Призвались в армию одним военкоматом. Отслужили. Вместе потом ускорялись в Ускорение и перестраивались в Перестройку. Тогда их было четверо. Юра, Глеб, Петр и Гера. Так уж повелось, что Генриха называли Герой.

Как в пятидесятые по комсомольской путевке молодые осваивали целину, а в семидесятые строили Байкало-Амурскую магистраль, так на рубеже девяностых молодежи выпало возводить «крыши». Крыши, ну, вы понимаете? Не кровли, а именно «крыши». И шифер со стропилами здесь ни при чем. Можно было, конечно, отказаться, избежать, но, как и в пятидесятые с целиной, и в семидесятые с БАМом, не очень-то и откажешься – клеймо на всю жизнь и конец карьере. Так уж устроен наш человек: выпало, ну и выпало, надо – значит надо. Кто, если не я?! Нас позвали, мы пришли. Короче, такая работа. Конкретная, но интересная. Легко пропасть, сгореть на такой работе. Но наши друзья не пропали. Наоборот. Юра оказался настоящим лидером, с прекрасными организаторскими способностями, позволившими ему сколотить весьма жизнеспособный временный трудовой коллектив по получению немалого дохода. Почему временный? Да потому, что ничто не вечно под луною…