Того, кого любишь, тоже можно покинуть. Так же, как он ушел от нее навстречу Жнецу. В конце концов, он и сам не собирался оставлять родину и магию ради чуждого ему мира.
Ева тоже это понимала.
— Обещай, что будешь счастлива, — сказал он, затыкая пузырек пробковой крышкой.
— Что не будешь одна.
— Что найду кого-то не столь исключительного и венценосного, зато не настолько сноба? — Ева плотнее прижала к груди покрывало. Вся история их взаимоотношений не мешала ей стесняться наготы, света и его взгляда, как только мысли переставала вытеснять эйфория. — Та еще задачка, но постараюсь. — Ее губы были сладкими, когда она провела по ним языком. «Чтобы выпить лекарство, ложку сахара добавь», как пела лучшая в ее мире няня… — И ты… обещай мне.
Говорить было еще горше, чем слушать. Но она знала, что это правильно. Прощание без обид и собственничества. Свобода. Демократия.
Неважно, что сердце, лишь привыкающее заново чувствовать и болеть, идет мелкими трещинами, стоит только представить, что Герберт смотрит так, как сейчас
— не на нее.
— Обещай, что не зароешься снова в свои книги. Даже когда меня не будет рядом, чтобы оттаскивать тебя от работы. — Ей казалось, еще немного, и слова упадут на простыни самоцветами, рубиновыми каплями — цвета крови, которой стоило каждое из них. — Что будешь жить по-настоящему. Что найдешь кого-то вместо…
Изрезанная ладонь зажала ей рот за миг до того, как ее губы все-таки задрожали.
— Я буду проводить с живыми не меньше времени, чем с мертвыми, — сказал Герберт. Голубой огонь в его глазах не допускал возражений. — Это я могу обещать.
Когда ее опрокинули на подушки — падая навстречу запаху вербены и сладости, не имевшей никакого отношения к зельям, Ева закрыла глаза.
Он понял ее, как она понимала его. И оба они понимали слишком много и слишком хорошо, чтобы у их сказки мог выйти тот счастливый конец, на который надеялись все. Включая их самих.
Может, одному из них и стоило оказаться маленьким эгоистичным собственником, — но некоторым историям лучше завершаться, пока они еще достойны стать сказкой о любви, что сильнее смерти.
***
Эльен провожал их до ворот, пока они шли под сизым небом, сыпавшим гусиный пух густого радостного снега. Шел Герберт, а Ева висела у него на спине, честно стараясь держаться за некроманта без удушения: к отбытию она переоделась в джинсовый сарафан, выжженную дыру в котором заботливо заштопали, и кеды. Естественно, проблема незимней обуви легко решалась переобуванием или магией
— но отказываться от столь роскошного предложения, как покататься на своем некроманте, Ева не могла.
— Буду ждать к завтраку, — неловко произнес дворецкий, открывая им калитку. Снег крупой оседал на волосах Герберта, на плаще, что Ева набросила поверх сарафана и вельветовой куртки, но не на его камзоле: пролетавшие сквозь снежинки кружились в лучах фонаря, озарявшим потенциально последний путь Евы до почти родного моста. — Хотя бы одного из вас.
Ева красноречиво дернула ногами, которые Герберт поддерживал под коленками.
Кеды утонули в снегу, обжегшим ноги в колготках холодом. Не в первый раз — и Ева считала это мизерной платой за прощание с единственным, кто до последних минут в сказочной стране дарил ей только добро.
— Если я не вернусь, присмотрите за ним, — попросила она тихо, потершись щекой о другую, колючую, как тафта, щеку. — Я буду скучать.
Снежинки летели сквозь него, пока ее руки благонадежно обвивали его шею в вычурном кружевном воротнике. Черт все-таки знает, как здесь у призраков работает материальность…
— Я тоже, милая.
Если подумать, призракам не положено было испытывать проблем с голосовыми связками, но Эльен растрогался до хрипоты.
С другой стороны, если вспомнить фильмы ужасов, проблемы призраков с голосовыми связками можно было считать почти профдеформацией.
— И допишите ту поэму, о которой вы говорили.
— Только это и скрасит мою тоску, если сегодня я вынужден буду потчевать лигитринскими персиками не вас. — Ее обняли — едва ощутимо, но Ева знала: объятие было настолько крепким, насколько позволило ему посмертие и фонарь в руке. — Лучше возвращайтесь.
На мосту было темно и тихо: река спала до весны. Из тишины, окутывавшей зимний лес, они перенеслись в другую тишину — стелившуюся к горному утесу, широкому и плоскому, нависшему над покатым склоном, что уходил в бескрайнее ватное поле лежащих внизу облаков.
— Да хранят вас звезды, — сказал Лод, устроившийся на пестром пушистом пледе, точно они с Белой Ведьмой выбрались сюда для пикника. — Пунктуальны, как всегда. Вижу, в Керфи нынче снегопад?
Кусачий ветер высокогорья трепал рукава его видавшей виды серой мантии.
— Да. — Скинув с плеч виолончельный футляр, Ева бережно опустила его на плед, чтобы сесть рядом. — Нелетная погодка.
— К счастью, тебе и не лететь, — заметила Снежка, доставая из кармана мел.
Здесь, выше облаков, властвовал кристальный холод. Спасал лишь плащ, подбитый чарами и мехом. Рассвет розовым заревом разгорался меж заснеженных горных пиков впереди — красиво до безобразия, точно другой мир желал обставить очередную сцену ухода Избранной, выкрутив драматичность и пафос на полную.
— Надеюсь, теперь нам повезет, — сказала Ева неуверенно.
— Если мои экзерсисы с теорией вероятности не врут, не зря, — загадочно откликнулась Белая Ведьма, рисуя руны на плоском красноватом камне. — Кстати, Криста передает привет. Жалеет, что ты так и не заглянула в гости.
От Повелительницы эльфов на приеме в честь отбытия риджийцев Ева весь вечер скрывалась с истинной виртуозностью (куда там пассажам Поппера). Просто не имела ни малейшего желания сдерживать обещание и все-таки рассказывать Кристе свою потрясающую историю — особенно после того, как эту историю уже во всех возможных вариациях обсудили все сплетники Керфи.
— Передайте в ответ мои искренние извинения. Можете сказать, что меня посадили под домашний арест за плохое поведение.
— Что-то такое она и предположила. Когда узнала, что вас связывало. — Снежка покосилась на Герберта: сидя по другую сторону от виолончельного футляра, тот безмолвно следил за движениями ее руки. — У нее в анамнезе полный набор стереотипов о некромантах и не слишком приятный опыт привязки магическим поводком. Криста не тот человек, который может отделить объективную реальность от своих проекций.
— Полагаю, на этом месте мне положено посыпать голову прахом, — откликнулся Герберт равнодушно, — но я рад, что из нас двоих для Повелительницы эльфов гнусный садист и труполюб я, а не мой брат.
Лод тихо засмеялся — под его прозрачным смеющимся взглядом Еве снова сделалось не по себе. Этот взгляд всякий раз вызывал в ней не очень приятное чувство, что на них смотрят как на детей, и смотрит вовсе не ласковый дядюшка: скорее забавляющийся директор школы. Он, конечно, заинтересован в лучшей ученице шестого класса, которую можно выставить на доске почета и однажды выдвинуть на медаль, но видит больше ходячий и досадливо разговорчивый табель оценок, чем милого маленького человечка.
«Вы ведь ученый, — сказала Ева с безжалостной прямотой, когда они с Гербертом прибыли на такую же встречу впервые. — Вам просто хочется, чтобы ваш эксперимент увенчался успехом. Доказать, что это не вы ошиблись в расчетах. Что неудачи связаны с неподходящими подопытными».
Ответом ей был ровно такой же взгляд. Он, да еще поощряющая улыбка — словно ребенок проявил смекалку, не совсем свойственную его нежным двенадцати годкам.
«Даже если так, это не отменяет того, что я желаю тебе добра, — сказал колдун. — Выбор все равно останется за тобой. Ты сама решишь, без чего на самом деле не сможешь жить. Прореха лишь подтвердит это. Или опровергнет».
— Готово. — Возложив зеркальце в центр рунной звезды, Снежка протянула ей знакомую шпильку. Даже когда место встречи позволяло ей притащить с собой ритуальный кинжал, Белая Ведьма предпочитала эффектному разрезу практичный укол. — Ты знаешь, что делать.
