***

Хороший, умный мальчик. Некогда наивно полагавший, что погоны синоним чести. Думавший, что никогда не совершит того, что опорочит любимую профессию. И до последнего не желавший признаваться даже самому себе, что стал одним из них — из тех, кого прежде начал бы презирать и ненавидеть. Слишком высокой оказалась цена разрушенных иллюзий, когда возник жесткий, непримиримый выбор: друзья или честь. И все непоколебимые принципы полетели прахом: вид испуганных глаз и дрожащих губ Вики безжалостно толкнули за грань — за ту грань, за которой он не имел больше права считать себя человеком. Но почему-то продолжал им считаться.

— Вы это сейчас серьезно все? — Еще одна чистая тарелка заняла свое место в шкафчике, и Константин медленно повернулся к гостье, не повышая на эмоциях голоса — Вика в соседней комнате не должна была услышать ничего лишнего.

Ирина Сергеевна тщательно вытерла руки полотенцем и опустилась на стул, вызвав немного нервную усмешку. Ну ни дать ни взять: любящая тетушка в гостях у любимых родственников. Милая беседа за столом, заботливый вид, переговоры с Викой о чем-то своем, женском… А теперь, оставшись с ним наедине, рывком сбросила маску, открыв лицо суровой и расчетливой начальницы. Сколько их у нее, этих масок? И какая из них ее настоящее лицо?

— А ты думал как будет, Кость? — спокойная, холодная чеканка слов выбивала из колеи не меньше, чем их смысл. — Ты всегда был умным, неужели сейчас не можешь ничего понять? Ты сейчас не только за себя отвечаешь, но и за Вику, и за вашего ребенка тоже!

— Я все понимаю, Ирина Сергеевна.

— Тогда я не понимаю, чего ты упрямишься, — карие глаза неожиданно сверкнули теплотой, прохладная ладонь мягко легла поверх нервно сжимавшихся пальцев. — Ты же сам когда-то хотел уйти. И вот он, шанс. Почему бы им не воспользоваться?

— Как-то поздновато, вы не находите?

— Да послушай меня! Тебе мало того, что Вику едва не убили? Все очень серьезно! И так будет всегда! Либо тюрьма, либо еще какие-нибудь мстительные сволочи. Ты считаешь, такой образ жизни норма для семьи? Ты хоть представляешь, каково женщине растить ребенка одной? А если, не дай бог, она и сама попадется? Ты об этом подумал?

Костя отвел взгляд, не говоря ни слова. У Зиминой всегда был талант бить наотмашь по самому больному, и сейчас удар достиг цели. Нет, совсем не такой жизни он хотел бы для них с Викой, наконец узнав, что такое счастье. Приняв, хоть и с трудом, все свои не очень благовидные поступки, разрушив ту ледяную стену отчуждения, что едва не отдалила их — однажды и навсегда. И чуть не потеряв столь дорогую для себя женщину по воле какого-то мстительного урода. Ее и их ребенка. Костя с поразительной отчетливостью помнил жгучую, нестерпимую, несвойственную ему ярость, когда перед ним оказался тот сукин сын, едва не лишивший его самого дорогого в жизни. И тот факт, что этого не случилось, иначе, как чудом, назвать нельзя. Так неужели он снова готов рискнуть? Нет, не так. Рисковать постоянно, рутинно, каждый день. Не только и не столько собой, сколько своей будущей семьей. Или все же действительно лучше отступить? Ведь он действительно этого хотел когда-то. И теперь шанс есть, есть и причина. Вот только осталось ли желание?

— Ирина Сергеевна… — Взгляд уперся в гладкую поверхность стола, словно в поисках ответа. — Я… Вика, она очень много для меня значит… Нет, не так, она для меня значит все. Только я не для того стоял с вами под прицелами автоматов, и судью убил не для того, чтобы теперь сбежать, как… как последний…

— Подумай, Кость. Очень хорошо подумай. И сделай правильный выбор, — Ирина Сергеевна поднялась, на мгновение коснувшись пальцами его плеча. Пряча усмешку, рвавшуюся с губ от растерянности и задумчивости в его глазах — глазах человека, очень хорошо помнящего прошлое и не желающего рисковать будущим. Умный, благородный мальчик, еще не полностью растративший свои лучшие качества, или, скорее, вновь ожививший их в своей душе. Она была уверена, что он сможет сделать достойный выбор.

***

Паша с трудом проснулся только к обеду. Всю ночь, уже забытые, мучили кошмары: обрывками — чьи-то лица, кровь, выстрелы, зал суда, смеющееся лицо Русаковой, вдруг превратившееся совсем в другое, и страшное осознание: это он ее убил. Точнее, не ее совсем.

До утра забыться сном так и не получилось. Только когда пачка сигарет опустела не меньше чем на треть, комната пропахла дымом, а за окном загорался рассвет, Пашу наконец одолела дремота. Он не слышал, как проснулась Ирина Сергеевна, не видел, как она уходила, только, проснувшись, обнаружил лаконичную записку: “Уехала по делам, вернусь после обеда. И. С.” и облегченно вздохнул — меньше всего сейчас хотелось ее видеть. Снова погружаться в размышления, воспоминания, напрасные попытки понять, что с ним происходит и как избавиться от этого всего. Он совершенно не хотел разбираться в себе, в том, что испытывал к женщине, любые — любые! — мысли о которой должны были быть под запретом. Но, если так, то почему нельзя переключиться? Например, переключиться на прошлый вечер, на ту легкомысленную девицу, так тесно и бесстыдно прижимавшуюся к нему в танце, так легко и просто потащившую его за собой и ничуть этого не стеснявшуюся. Как раз то, что ему вчера было нужно. Как раз то, что в женщинах его всегда привлекало. Всегда?

Паша яростно потер лицо полотенцем, словно желая стереть навязчивые мысли. Они сильнее него, понял Паша, резко закручивая кран и делая шаг в сторону, к небольшой настенной полке. Неловким движением сметая часть каких-то баночек, тюбиков и флакончиков, невольно улыбнувшись проявлению женственности, совсем, оказывается, не чуждой сдержанной и строгой начальнице — этих тюбиков и баночек оказалось десятка два, если не больше.

Продолжая усмехаться, Ткачев небрежно забросил упавшее обратно на полку и тут же замер. Знакомый запах прохладной волной пробился в легкие, раздразнив воспоминания, вернув в темный, окутанный невесомым ароматом коридор. К вкрадчивому шороху ткани, к ощущению нежной кожи, воском плавившейся под губами, к сбившемуся дыханию и тихим стонам прямо в его нетерпеливые поцелуи, к тому чувству, что яростно и мощно вышибло пробки сознания.

Неужели…

— Твою мать… — медленно произнес Паша, стискивая в пальцах злополучный флакончик, еще не в силах поверить в правильность своей догадки. — Твою же мать!

========== Бумеранг ==========

Забытое, истинно женское, крепко спавшее в душе, вдруг заново ожило, напоминая, как приятно чувствовать себя привлекательной и желанной, ловить на себе взгляды — заинтересованные мужские и завистливые женские. Словно несколько трудных, изнуряющих лет отмоталось назад, и зеркало вновь отражало и обаятельную улыбку, и сияние глаз, и легкость в каждом движении.

— Если вы ждете этого вашего, то он еще днем куда-то уехал, — нагло вклинился в неторопливые приятные размышления голос Ткачева. Ира встретилась взглядом с его непривычно хмурым отражением, усмехнувшись: чем-то Забелин жутко не нравился Паше, и иначе как “отглаженный” или “этот ваш” он его не называл.

— С чего ты взял, что я кого-то жду? — она непринужденно пожала плечами, поправляя воротник блузки, и снова не смогла сдержать улыбку: вспомнился вчерашний вечер, темный коридор, жадные поцелуи, нахальные руки и пьянящее чувство опасности, смешанное с таким незнакомым ощущением беспомощности… Она и предположить не могла, что этот интеллигентный, сдержанный, даже холодный мужчина может оказаться настолько нетерпеливым, если не сказать безбашенным. После у нее едва хватило сил добраться до номера — мысли путались словно в тумане, а ноги были совершенно ватными. “Как влюбленная девчонка”, — уколола себя Ирина, но ни раскаяния, ни стыда не появилось даже намеком.

— А то я не вижу, — как-то невесело хмыкнул Ткачев, и Ира, насторожившись, отвернулась от зеркала, цепко уставившись на Пашу. Что-то для себя поняв, бесцеремонно схватила за локоть, увлекая в сторону кресел, подальше от мельтешащих возле входа в ресторан постояльцев.