Ира бросила на сына очередной встревоженный взгляд. Хотелось, как в детстве, потрепать его по волосам, обнять, но она лишь вздохнула, вновь напоминая себе, что Сашка почти взрослый. Он действительно как-то повзрослел, стал серьезней и сдержанней, не грубил, не отлынивал от учебы, даже не возмутился, когда оказалось, что из-за перевода в другую школу придется жить у бабушки. И опять нахлынули досадливые мысли об одиночестве, о постоянной тишине и пустоте квартиры. И горькое чувство понимания толкнулось в груди — а каково было Паше? Она, так постыдно расклеившаяся всего лишь от мысли о неизбежности времени, не имела права жаловаться и жалеть себя: ее родные живы. А что пришлось вынести Паше, не просто лишившемуся близкого человека, но и узнавшему болезненную истину о том, кто это совершил? Но, несмотря ни на что, Ткачев, смирившись, продолжать не только работать и выполнять ее поручения, он, чувствуя за собой вину, сильнее, чем прежде, сблизился с ней, словно искал спасения. Да только могла ли она ему помочь? Придавленная грузом собственных грехов, поломанная изнутри от всего, через что довелось пройти по своей вине и вине других, разве могла она помочь кому-то собрать новую жизнь из осколков прежней? Она, больше не способная дарить тепло и нежность, слишком измотанная и душевно пустая, разве могла она что-то для него совершить? Что-то, что вернуло бы ему надежду и веру, что-то, что помогло бы ему устроить свою жизнь, несмотря на то, что было, есть и еще наверняка будет. Она, так лихо решавшая самые, казалось бы, невыполнимые задачи, выпутывавшаяся из невероятных передряг и столько раз чудом избегавшая смерти, здесь она оказалась бессильна.

— Ирин Сергеевна, да не переживайте вы так, — попытался успокоить Паша, заметив, каким взглядом начальница проводила скрывшегося в подъезде сына. — Все же обошлось. А с остальным разберемся.

— Спасибо тебе, Паш, — тихо ответила она, посмотрев в глаза, и Ткачев прочитал в ее лице искреннюю благодарность. Благодарность за то, что просто рядом.

***

Небрежно швырнув ключи на тумбочку в прихожей, Ира прислонилась спиной к входной двери и прикрыла глаза. Совершенно ни на что не было сил.

Услышав звуки в коридоре, степенный и важный, появился рыжий нахал. Возмущенно мяукнул, явно выражая недовольство тем, как его бросили, и медленно прошествовал к хозяйке. Уселся, внимательно посмотрев умными желтыми глазами, и, подойдя ближе, принялся тереться об ноги, что-то утешающе мурча. Ира слабо улыбнулась, подхватив животное на руки, коснулась пальцами шелковистой шерстки и направилась на кухню, вспомнив, что так и не покормила пушистое чудо.

— Ну хоть о ком-то можно позаботиться, — вздохнула, наливая котенку молока.

Бесцельно пройдясь по квартире, взглянула на часы и поняла, что спать не хочется совершенно. Привычно нашла пульт от телевизора, желая хоть каким-то звуком разбавить тишину, и устроилась на диване, пытаясь прогнать невеселые мысли. Получалось из рук вон плохо. Не выдержав, протянула руку к мобильному, пролистнула список контактов. На мгновение замерла, словно не решаясь, а затем резко нажала на зеленую кнопку и, услышав знакомый голос, бросила лишь:

— Приезжай.

Забелин появился меньше чем через полчаса. Встревоженный, явно спешивший, озабоченно заглянул ей в лицо, стремясь понять, что случилось, отметил измученный, бледный вид, но женщина, качнув головой, только тихо попросила:

— Ни о чем не спрашивай, ладно?

Послушно кивнул, удивляясь, почему ведется на это все, прижал к себе, обхватив за плечи. Какая-то совсем не такая она была сейчас, испуганная и беззащитная, вцепилась в него, словно искала опору, хотела от чего-то избавиться и отвлечься.

— Помоги мне. Пожалуйста.

Едва слышно, словно сама боялась это услышать, крепко зажмурившись, будто опасалась, что он оттолкнет. И не понимая в тумане бессмыслия, чье именно сердце так оглушительно грохочет в этой звенящей тишине, не уловив, кто из них в следующее мгновение первым подался навстречу другому.

Помоги мне, пожалуйста.

***

— Ну, может поделишься своими страшными тайнами? — Савицкий, поморщившись, сделал глоток крепчайшего черного кофе и тут же отставил кружку — он не был готов употреблять подобную гадость даже ради такой благородной цели, как избавление от сонливости.

— Ты о чем? — Паша еще раз пробежал взглядом напечатанный отчет, выискивая ошибки, — выслушивать очередные ехидные замечания от начальницы по поводу грамотности совсем не улыбалось — и отправил бумагу в печать. Только после этого крутанулся на стуле, вопросительно посмотрев на друга, ожидая ясного вопроса вместо туманных намеков.

— Не о чем, а о ком, — многозначительно поправил Рома и все-таки соизволил выразиться понятней: — Чего у вас с Зямой происходит? Мутишь с ней что-то? Или до сих пор смириться не можешь?

— Ром, ты опять? — страдальчески скривился Ткачев.

— Я не опять, мне просто интересно, чего ждать: ты ее внезапно грохнешь или чего? Или наоборот, запал на нее?

— Ромыч, ты издеваешься что ли? — Паша раздраженно отбросил ручку, вновь повернувшись к другу.

— Я издеваюсь? А кто у нас чуть ли не в оруженосцы ее величества Ирины Сергеевны записался? Тут только два варианта: ты или ждешь подходящего момента, или запал так, как никогда и ни на кого. И мне, честно говоря, оба эти варианта не очень нравятся. Смерти я ей, как ты сам понимаешь, не желаю… А если второе, то тебе, друг Ткач, полный трындец.

— Почему это? — невольно заинтересовался Паша, уже готовый было послать Савицкого далеко и надолго.

— Да потому что такие бабы как Зяма… Это тебе не какая-нибудь Машка-секретарша — переспал и забыл. Если в такую влюбился — это ж все, всю душу вымотает, ты за нее сдохнуть будешь готов, а ей по барабану. Не потому что стерва бессердечная или еще что, а потому что не может она любить, не может. Ты сам подумай, какая любовь-морковь после всего, что было? И останется она по итогу с чувством вины, а ты с поехавшей крышей. Так-то, Ткач.

— Ну ты оптимист, дядя Рома, — фыркнул Паша, покачав головой.

— Я реалист, Ткачик, и в жизни немало повидал, — с умным видом умудренного опытом философа заявил Савицкий и со смехом увернулся от полетевшего в его сторону карандаша. — А если откровенно, — продолжил уже серьезно, — то мой тебе совет: держись от нее подальше, не то завязнешь так, что…

— Откровенно? — переспросил Ткачев, тоже убирая из тона шутливые нотки. — Хорошо, давай откровенно. Только после этого ты раз и навсегда отстанешь от меня с этой темой, идет? — И, получив молчаливое согласие, задумчиво заговорил, будто размышляя вслух: — Я ведь только сейчас все понял про нее, Ром. Раньше и не парился насчет всего, и куда она нас втягивала, и что сама совершала… А теперь… Ты сам подумай, сколько она пережила? Такое не каждый мужик выдержит, не то что хрупкая женщина. Чего ты усмехаешься? Да, женщина. Пусть она хоть в сто раз сильнее нас всех, вместе взятых. Но она женщина. И то, что она вынуждена была делать, ради нас делать — это ненормально, Ром. И рано или поздно это ее сломает. А я не хочу, чтобы это случилось.

Последние слова Паша произнес совсем тихо, отстраненно глядя в темный квадрат окна, словно разговаривал сам с собой.

— А ты, значит, решил ее избавить от тяжкого груза, — с невеселой усмешкой подытожил Савицкий. — Только ты сам-то выдержишь?

Паша ничего не сказал, непривычно спокойно и твердо взглянув другу в глаза, и ответ стал очевиден без лишних слов.

Ради нее он выдержал бы и то, чего даже в принципе выдержать нельзя. Лишь бы ей это действительно было нужно.

========== В ночь на пятнадцатое ==========

— Ирина Сергеевна, яблочко не хотите? — Щукин наугад вытянул из лежащего на столе пакета румяное душистое яблоко и протянул начальнице. От цепкого внимания Иры не ускользнуло, каким непривычно растерянно-мягким взглядом Костя окинул Минаеву, прежде чем занять место за своим столом, да и вид самой Вики, ее сиявшего каким-то особым светом лица, ее взгляд, словно направленный внутрь себя…