— Полотенце принеси, пожалуйста, — пробубнила Зимина не то устало, не то сонно. Ткачев только хмыкнул — а быстро же товарищ полковник пришла в себя. — В шкафу на верхней полке… И себе возьми.

С верхней полки, вслед за стопкой мягких больших полотенец, на ковер вывалилось какое-то кружевное безумие — не то сорочка, не то халат, следом несколько комплектов белья — все явно дорогое, ни разу не надеванное, пахнущее магазинной казенностью и едва ощутимо ее духами. Нелепо, пошло, не к месту, представилось, как могло бы все это выглядеть на легкой, изящной фигуре, а следом прошибло мыслью, что Катя ничего подобного не признавала никогда, считая непристойным, больше присущим девицам всем известной профессии. А Ирина Сергеевна, похоже, подобными предрассудками вовсе не заморачивается…

— Тьфу ты! — с чувством выругался Паша, аккуратно складывая вещи обратно и старательно отгоняя настойчивые, упрямо лезущие в голову догадки, для кого и зачем начальница покупает подобное.

Пришла в себя, как же. Ткачев проводил выразительным взглядом рухнувшее в остывшую воду полотенце и, не задумываясь, что вообще творит, сам бережно скользнул мягкой тканью по влажной коже, не позволяя себе опустить взгляд куда-то ниже напряженно сжатых в тонкую линию бледных губ.

И вдруг стала не важна та решительная, бесстрастная Зимина, деловито раздававшая указания и вместе с ним уничтожавшая следы пребывания в отделе какого-то человека; та настолько-женщина, на миг приоткрывшаяся ему, когда заметил не предназначенное для посторонних глаз. Сейчас в его руках, дрожа — хотелось бы думать, что просто от холода, — старательно куталась в полотенце напряженно-растерянная девчонка.

Ты бы ее еще пожалел. Утешил, твою мать!

Напоминающе-зло ударило закономерным, совершенно логичным раздражением — он уже не обратил на него внимания. Набросил на плечи пристроившейся в кресле начальницы теплый клетчатый плед; пододвинул фужер с коньяком — Зимина опрокинула содержимое залпом, тут же вновь потянувшись к бутылке.

— Может, не надо? — осторожно произнес Ткачев, когда начальница наполнила фужер в третий раз.

— Сама разберусь! — огрызнулась та, отставляя пустую емкость. Уронила голову на руки, глядя на него бессмысленно-темными глазами больной загнанной хищницы. — Чего ж так хреново-то, а?..

— Пойдемте, вам поспать нужно, и все пройдет, — неловко бросил Паша, помогая подняться.

— Пройдет, как же, — устало выдохнула начальница, утыкаясь лицом в подушку.

Ткачев, покосившись на хрупкое, выступающее из-под одеяла плечо, невесело подумал, что у него не пройдет тоже. То, что гораздо более странно, неправильно и дико, чем то, что они совершили несколько часов назад.

========== Часть 13 ==========

— Да, Ткачев, я теперь понимаю, почему девки от тебя без ума, — съязвила Ирина Сергеевна первым делом, очутившись на кухне. — Я б тоже не устояла перед мужиком, который готовит, точнее, просто офигенно готовит.

Паша только хмыкнул, не отвечая на сарказм, хотя сам не мог припомнить ни одного случая, когда демонстрировал кому-то свои кулинарные способности — ужины в ресторанах или кафешках с очаровательными спутницами плавно переходили в ночные баталии в койке, а вот до совместных завтраков дело не доходило. Совместная жизнь с Катей тоже особо не заставляла париться насчет быта — она предпочитала делать все сама, не упуская, впрочем, возможности посетовать на тяжелую женскую долю.

— А вы уже пришли в себя, я смотрю, — не без ехидства подколол Ткачев в ответ, намекая на неважнецкое состояние начальницы. Правда, после волшебной таблеточки, бутылки минералки и душа она немного очнулась, если учесть привычную язвительность. — Еще минералочки?

— Не стыдно тебе над старой больной женщиной издеваться? — проворчала Зимина, отпивая кофе — крепкий, горячий, сладкий — самое то наутро после “веселой” ночки.

— Вы в смысле про птичью болезнь перепил? — не унимался Паша. Сердито покосился на тарелку, где остывали румяные блинчики, фаршированные творогом, и снова накатило глухое раздражение — и за эту стряпню, с которой зачем-то провозился, пока начальница мирно спала после трудов неправедных; и за упаковку таблеток на тумбочке в ее спальне; и за дурацкую эту минералку, купленную на обратном пути из ближайшего магазина, где приобрел себе новую одежду взамен испорченной вчера…

— Ты чего вернулся, остроумный мой? — прервала Зимина, откручивая пробку на бутылке и с наслаждением делая глоток — ледяная, чуть солоноватая с кислинкой вода в качестве средства от похмелья пошла великолепно.

— С происшествием вчерашним что делать будем? — проигнорировав интересный и самому вопрос, напомнил Ткачев, заставляя начальницу поморщиться.

— Ну, документов при нем не было… Можно попытаться по номеру машины владельца пробить, если она не в угоне, конечно, но это вряд ли. Хотя других зацепок у нас нет.

— Вы и номер запомнили? — вежливо удивился Паша, составляя в мойку грязную посуду.

— Самой собой, — дернула плечом Зимина. — Должны же мы выяснить, кто это был и с какой радости он к нам в отдел с гранатами и взрывчаткой приперся.

— Выясним, — кивнул Ткачев, забирая у начальницы листок с номером. — Вас, я так понимаю, на работе сегодня ждать не стоит?

— Щас, размечтался! — возмущенно фыркнула Зимина, и он прикусил губу, гася ненужную, неуместно рвущуюся с губ улыбку — с этим своим наигранным недовольством, с лукаво сверкнувшими искорками в темных глазах, с растрепанной челкой, делавшей ее как-то моложе, она на долю секунды показалась ему такой родной, такой прежней, что защемило сердце.

— За завтрак спасибо, — бросила Зимина уже в спину.

— Всегда пожалуйста, — пробурчал Паша, даже не обернувшись.

Дверь за ним уже захлопнулась, а Ира, машинально крутя в руках чайную ложку, все пыталась согнать с лица совершенно глупую улыбку, тронувшую губы.

Незнакомое, удивительное чувство сбивало с толку. Ощущение сильных, горячих, бережных рук, прикасавшихся без какой-либо бесцеремонности, нахальства, помнилось как сейчас. И своя собственная недозволенная слабость, обострившаяся в тот момент, совсем не напугала — она просто позволила, разрешила, сдалась. Слишком головокружительно-позабытым, непривычным оказалось почувствовать себя маленькой девочкой — на такие непродолжительные, но непередаваемые, неповторимые мгновения. Ира, если задуматься, не чувствовала себя так никогда — ни с эгоистичным, слабым, безответственным Игорем, ни с расхлябанным Глухаревым, который сам был вечным ребенком, ни с наивным, бесхребетным идеалистом Андреем, — никогда. А с ним, заученно-ненавидящим ее Ткачевым, прежде всегда казавшимся ей легкомысленным и уж точно лишенным этой странной, неосознанной заботы, которая вчера, обрушившись на нее, ненадолго заставила утратить вышколенную, извечно-непоколебимую твердость и выдержку. Тем более странным это казалось в контексте их отношений, ни прежде, ни уж тем более теперь не подразумевавших ничего подобного или, упаси боже, двусмысленного. Может, только поэтому поддалась — осознавая, что он ни за что не переступит границу? Не захочет, не осмелится, не позволит — ни ей, ни себе: слишком большая, непреодолимая между ними пропасть.

Они не осознавали оба, что эта пропасть существует теперь лишь в их сознании.

***

— Владелец машины и есть наш покойник, некто Симонов Петр Леонидович. И я думаю, то, что он явился вооруженный в наш отдел, не простая случайность.

Зимина выразительно приподняла бровь.

— Ну знаешь, когда в отдел полиции заявляется псих с гранатами, это по определению нельзя назвать случайностью!

— Я не о том, Ирин Сергевна. — Паша отставил на блюдце опустевшую чайную чашку, принялся вертеть в руках конфетный фантик. — Этот Симонов давний друг Цаплина. Того, которого Климов…

— Вот оно что, — Ирина Сергеевна, до этого нервно мерившая шагами кабинет, опустилась на стул напротив Ткачева, закидывая ногу на ногу и сцепив пальцы в замок. — Думаешь, отомстить за друга хотел?