— Слышь, ты! — Ира шарахнула дверцей машины, резко оборачиваясь к собеседнику. Расправленные плечи, гневный блеск в глазах. — Ты мне еще угрожать вздумал, гнида? Тебя предупреждали, чтобы ты со своей отравой уматывал из моего района? Ты не услышал. Или не понял? Ничего, еще успеешь. Я тебя в тюрьме сгною, понял? Думаю, родственники тех, кого ты до смерти довел своим пойлом, будут только рады! А я все сделаю, чтобы с зоны ты уже не вернулся!

— А не боишься, швабра ментовская? Думаешь, погоны нацепила, так сразу бессмертной стала? Мне достаточно только слово сказать, от тебя мокрого пятна не останется! Любой другой на твоем месте посговорчивей окажется!

— Ты че о себе возомнил, бизнесменишка недоделанный? — Взгляд полковника стал уж совсем нехорошим. — Да я не то что твое гребаное производство могу развалить, а хоть сегодня на тебя какое угодно дело повесить и потом сделать так, чтобы тебя грохнули при сопротивлении сотрудникам полиции! Тебе тут никто ни работать, ни жить не даст, так что проваливай по-хорошему! — и, давая понять, что разговор окончен, круто развернулась, стремительно взлетая по ступенькам крыльца. От кипящей внутри злости перед глазами наплывала темнота. Умом Ира понимала: даже если Пименов вдруг решит дать задний ход, испугается и свернет свое дело, нанесенное оскорбление и проявленную запредельную наглость спустить она ему не сможет ни за что.

— Ткачев, зайди, — бросила Ирина Сергеевна, краем глаза заметив опера, мило любезничавшего с очередной во всех смыслах выдающейся красоткой.

Сердито рванула ручку двери, швырнула на диван сумку, устало опустилась в кресло, вытянув ноги. Нерешительно выдвинула ящик стола, с сомнением покосилась на ставший привычным набор, признавая, что лекарство имеет не только снотворный, но и успокоительный эффект — как раз то, что ей нужно сейчас. Уже не колеблясь, уверенно вынула из упаковки ампулу и поудобнее устроилась в кресле, убеждая себя, что это точно в последний раз.

Паша, кое-как отделавшись от смазливой, но до одурения разговорчивой Верочки, которую уже надумал было пригласить на ужин с продолжением (после диалога, больше похожего на монолог, желание куда-то испарилось), наконец очутился возле кабинета начальницы, приготовившись, что та будет рвать и метать: в последнее время в связи со всеми событиями настроение Зиминой было отнюдь не радужным. Привычным движением мазнув рукой по створке, изображая стук, Ткачев приоткрыл дверь, готовясь выдать заготовленное “Ирин Сергеевна, я там…”, но слова застряли в горле. Не веря своим глазам, сомневаясь, что правильно все понял, Паша недоверчиво уставился на представшую взгляду картину. Расслабленно прикрывшая глаза и откинувшаяся на спинку кресла начальница. Закатанный рукав форменной рубашки, тонкая бледная рука, покрытая следами инъекций. И заключительный штрих — шприц, небрежно брошенный поверх стопки бумаг. Ткачев захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной и медленно, тяжело выдыхая.

Померещилось.

Не может быть.

— Ирин Сергевна, разрешите? — И только дождавшись нетерпеливо-властного “Да!” вновь распахнул дверь, нерешительно переступая порог кабинета.

Шприца на столе уже не было.

***

— Лен, ну что ты за человек такой, обязательно куда-нибудь вляпаешься? — Савицкий не злился, скорее выговаривал жене, словно неразумному ребенку, не забывая придерживать на лбу пакет со льдом, нашедшемся в мини-холодильнике — пятизвездочный статус себя оправдывал в полной мере. Тут тебе и встроенный бар, и отдельная кухня, и роскошная кровать с балдахином — безумие с цветочками-оборочками-подушечками… Впрочем, теперь, кое-где заляпанная грязью, кровью и зеленкой, постель выглядела довольно плачевно.

— Я… — начала Ленка и подозрительно зашмыгала носом, явно приготовившись захныкать, и Рома совсем растерялся — способов утешить любимую жену он знал немного, но подозревал, что при попытке осуществить сейчас один из них получит по рукам.

— Чего тебя вообще понесло по улицам шататься на ночь глядя? — продолжал ворчать Рома, и Лена, не сдержавшись, всхлипнула, сама не зная, что добило ее больше — страх при возникшем дежавю, когда перед ней появились два амбала, или запоздалое раскаяние вкупе с осознанием собственной дурости, когда не отличающийся особой физической мощью муж раскидал нападавших как котят.

— Городок посмотреть хотела-а, — протянула Измайлова, и Рома понял, что еще немного, и жена разревется по-настоящему.

— Дурында ты у меня, — вздохнул Савицкий, неуверенно погладив жену по волосам.

— Знаю, — на удивление покладисто согласилась Лена, утыкаясь лицом в плечо мужа. Утешить все-таки придется, понял Рома, нащупывая молнию на платье жены.

Широкая роскошная кровать, до этого безраздельно оккупированная Измайловой, этой ночью наконец прошла проверку на прочность.

***

Телефонный звонок раздался в тот момент, когда Ира, разомлевшая после теплой ванны с душистой пеной, устраивалась за столом с бокалом вина. Первым порывом было проигнорировать навязчивую трель, а еще лучше — совсем отключить мобильный, без лишних слов куда подальше послав все и всех. Со вздохом нажав на кнопку приема, Ирина поднесла телефон к уху.

— Выгляни в окошко, — раздался неопределенно-бесцветный голос, и тут же полились гудки. Зимина недоуменно посмотрела на телефон и пожала плечами: псих какой-то. Поднялась, чтобы задернуть шторы, машинально глянула вниз и тут же отшатнулась, прижимаясь к стене. Внизу на улице черный “Мерседес” пылал как факел, сыпались стекла из окон первых этажей, слышались крики, истошный вой сигнализации. Ноги отчего-то налились тяжестью, и Ира неторопливо опустилась на пол, тупо рассматривая надрывавшийся от звона мобильный. Замедленным, неловким движением протянула руку, принимая звонок.

— Понравился фейерверк? А забавно было бы, нажми мы кнопочку чуть позже, этак часов в восемь утра?.. Зря ты со мной тягаться вздумала, крестная мама…

Пименов. Сука. Ира с бессильной яростью уставилась на замолчавший аппарат и, встряхнувшись, все еще подрагивающими пальцами набрала номер.

— Ткачев, спишь?

— Это кто? — сонно-размякший голос с нотками недовольства, какое-то бормотание фоном. Да уж, его “очередная выдающаяся” вряд ли безудержно рада ночному звонку… Ирина подняла взгляд на циферблат настенных часов и хмыкнула: ровно час ночи.

— Зимина! — представилась, словно окатив холодной водой.

— Ирин Сергевна, что случилось?! — Вот теперь в голосе ни намека на сонливость — вряд ли начальница разбудила бы его среди ночи, чтобы поболтать за жизнь.

— Пименов звонил. Угрожал. А за пару минут до этого моя машина взлетела на воздух, — Ира вздохнула, поудобнее устраиваясь на полу.

— Твою же ж!.. — эмоционально выдал Ткачев. — Ирин Сергевна, я сейчас буду! Дверь только никому не открывайте, хорошо?..

— Хорошо, — эхом откликнулась Ира, прислонившись затылком к стене и выпуская из пальцев мобильный.

— Пашенька, ты куда? — недовольная симпатичная мордашка высунулась из-под одеяла, в то время как Ткачев безуспешно пытался найти завалившуюся куда-то футболку. Отвратительно-пробирающе, словно ножом по стеклу, резануло это недовольно-приторное обращение, а заведомо провальная необходимость что-то объяснять и вовсе заставила скривиться. Что он мог объяснить? Что готов среди ночи по звонку какой-то женщины срываться невесть куда? Ни одна даже самая понимающая девушка уж точно не сможет спокойно реагировать на подобное. Паша устало поморщился, нашаривая в кармане куртки ключи от машины; швырнул на кровать платье.

— Собирайся, мне нужно срочно уехать.

— Ты что, хочешь выгнать бедную девушку на улицу среди ночи? — капризно надула губы девица.

— Вызову тебе такси, — на ходу пообещал Паша, подталкивая красавицу к выходу из спальни. Снова досадливым раздражением отозвалась мысль, насколько все могло быть проще: не надо никому ничего объяснять, оправдываться, оберегать неприкосновенно-личное. Ткачев вдруг понял, что уже не испытывает былого азартного интереса, неодолимого влечения, даже банального любопытства. Он всегда считал, что каждая женщина удивительна и неповторима по-своему, от этого и не мог удержаться узнать и разгадать любую более-менее зацепившую. А сейчас, не в силах выдержать больше одной встречи, Паша с непонятным оцепенелым равнодушием смотрел на еще одно смазливое личико и задавался вопросом: а нахрена это все, собственно? Лица, фигурки, голоса, манеры, имена сливались в смутное, расплывчатое бесцветье, не пробуждавшее никаких эмоций, лишь усиливая накатывающую скуку и полное, всепоглощающее безразличие…