– Прошу прощения, мэм… только неправильно это – над такими вещами смеяться, да еще и других людей пугать.

Повисло длительное и весьма неловкое молчание. Потом Нора сказала:

– И все-таки, Джози, Провидение тут ни при чем. Весьма непредусмотрительно было оставить эту дверь незапертой.

Тоби все еще сидел на корточках над мертвой птицей – похоже, пустельгой или еще каким-то мелким пернатым хищником, – склонившись так низко, что, казалось, вот-вот коснется носом ее высохшей и ставшей совсем плоской головки.

– Да оставь ты наконец эту гадость! – крикнула Нора.

– Мам, а что, если это знамение?

– И, разумеется, свидетельствующее о том, что будущее не сулит нам ничего хорошего! – совсем рассердилась Нора и почувствовала, как в волосах у нее, чуть повыше ямки под затылком, что-то зашевелилось и захрустело. Она с такой силой там почесала, так что под ногтями у нее осталась кровь. – Джози, ты хоть понимаешь, что это был наш последний запас воды?

Похоже, наконец-то Джози осознала всю серьезность создавшейся ситуации. По ней всегда было видно, когда у нее наступает момент откровения; она схватилась обеими руками за голову и воскликнула:

– Господь всемогущий! Миссис Ларк… вода!.. Ох, жалко-то как!

Теперь Джози, как всегда, начала каяться, и они заключили очередное вымученное перемирие, однако Нора девушку почти не слушала. Она предавалась мрачным размышлениям о почти пустом кухонном бачке. А потом вдруг как бы всем нутром почувствовала, какое удовольствие ее мать, Эллен Франсис Фольк, испытывала, наказывая – и всегда по делу – своих служанок. Раньше для Норы оставалось тайной, почему это мать становилась такой тихой и умиротворенной, после того как, швырнув очередную служанку через колено, сладострастно ее выпорет. Но сейчас она отлично ее понимала; понимала, что тот бешеный гнев – мучительная, лишающая способности нормально дышать и больно кусающая душу штука, свойственная всем женщинам в роду Рейли, а значит, доставшаяся и ее матери, и ей самой, – должно быть, отпускал Эллен Фольк, только когда голая задница девушки приобретала кровавый оттенок. Нора вполне могла представить себя охваченной подобным приступом ярости. Но она слишком хорошо помнила, каково быть свидетельницей такого наказания, помнила, как мучительно дергалось и кривилось ее собственное лицо, постепенно превращаясь в маску истерического ужаса, смешанного с восхищением, как она смеялась и плакала одновременно – от ужаса перед исполняющей наказание и от сочувствия к наказуемой. Ничего подобного здесь произойти, конечно же, не могло – нет, только не в присутствии Тоби, который стоял рядом и делал вид, будто по-прежнему внимательно изучает нечто, лежащее на земле, а на самом деле прислушивался к каждому слову – обвинениям матери и протестам Джози, которые, слава богу, постепенно стихали, поскольку Джози, похоже, окончательно запуталась в своих оправданиях.

– Я ведь что хочу сказать, мэм, я же просто представить себе не могу, как я могла оставить ее открытой! Я же помню, как собственными руками этот засов задвигала. Правда, помню. Но… если я действительно что-то не так сделала, мэм, если так уж получилось, то мне ужасно жаль. И вы, наверное, правы: надо было мне пойти и проверить, только я об этом не подумала. А если бы даже и подумала… ну… в общем, сомневаюсь, мэм, что вы бы мне это позволили.

Позволила, не позволила? Нора не поняла.

– Да с чего мне было не позволить-то?

– Так ведь… уже совсем темно было.

– И что? – Нора оглянулась. До дома отсюда было самое большее ярдов тридцать. Вряд ли больше, чем ширина Панамского перешейка[5]. Обернулась она как раз вовремя, чтобы успеть заметить, как ее младший сын и эта находящаяся под опекой их семьи девица обмениваются виноватыми взглядами, которые, впрочем, тут же и растаяли, как хвост кометы. – Так почему все-таки я бы тебе не позволила, Джози?

– Ну, это же ясно, мэм, – сказала Джози. – Из-за чудовища, конечно!

Добравшись до конца подъездной дорожки, Нора поймала себя на том, что все время поворачивается направо и смотрит на совершенно пустынную дорогу. Это была одна из ее старых привычек, так некстати ожившая сейчас и появившаяся еще в те времена, когда внезапное бегство Флоресов превратило ферму Ларков в самое последнее из обитаемых мест на здешнем севере. Дальше на много миль никакого жилья не было. Это была как бы последняя точка на карте, а дальше только пустое поле. Нора пришпорила старого Билла и повернула налево, в сторону города. Дорога пролегала по дну каньона, и, поскольку уже близилась осень, узкая долина являла собой поистине великолепную сцену собственной смерти. Желтые следы взрывов, устроенных старателями, выглядели как сигнальные костры, отмечая исчезнувшие или уничтоженные ручейки, и только хлопковые деревья еще как-то ухитрялись раздобыть воду в этих местах.

Тоби торжественно поклялся матери, что к ее возвращению холодный сарай будет полностью приведен в порядок, и на этом Нора решила пока поставить точку. Хватит с нее наказаний – пусть в дальнейшем подобными делами занимается Эммет, который умеет с должной справедливостью распределить сокрушительный удар собственного недовольства. А она, Нора, предпочтет остаться в стороне. Она и так уже зашла слишком далеко, то и дело шпыняя Джози и стараясь уколоть ее намеками на того «заблудившегося человека» – хотя, разумеется, она ни теперь, ни потом ни за что не допустит, чтобы ее заставили просить у Джози прощения, что бы там ее сыновья по этому поводу ни думали. «Заблудившийся человек» был последним из тех привидений, что время от времени являлись впечатлительной Джози, и самым надоедливым. По словам Джози, он явился ей несколько недель назад на вершине холма в виде некоего пустотелого облака красного цвета, которое затем сомкнулось вокруг нее, не позволив собрать последние в этом сезоне сосновые шишки. «Я тогда сразу домой припустила, – громким дрожащим голосом рассказывала она всем на кухне, – да только ведь он за мной последовал».

Долан, всегда готовый поверить каждому слову Джози, вскочил и с грозным видом выглянул за дверь.

– Он хотел что-то плохое с тобой сделать? – спросил он.

Джози с поникшим видом вжалась в спинку стула и потянулась за чашкой воды, чересчур щедро – что совершенно не требовалось! – наполненной Робом.

– Нет, – сказала она. – Но он наполнил мою душу такой печалью… и совсем не представлял, где сейчас находится.

В результате бесконечного и совершенно бессмысленного допроса, на который ушло добрых полдня, выяснилось, что Джози не имеет ни малейшего понятия ни о внешнем виде «заблудившегося», ни о его намерениях, ни о причине его смерти. Она знала только, что он не навсегда ушел из этой жизни. Она целыми днями только о нем и говорила, ожидая его возвращения, и мало что способно было отвлечь ее от этих мыслей, так что, естественно, она совсем не удивилась, когда, занимаясь расчисткой верхнего конца фермы от змеиных гнезд, почувствовала, что он снова рядом с ней. Мачете, которым она орудовала, полетел куда-то в колючие заросли, да и сама Джози рухнула ничком, спеша установить контакт с «заблудившимся». Насколько Нора успела понять – а она и сама раза два была свидетельницей того, как во время очередной вечеринки подвыпившие гости подбивали Джози выйти на край той великой пропасти, что отделяет мир живых от мира мертвых, – для установления подобного спиритического контакта требовалось очень много монотонного пения, бормотания и невнятных восклицаний. А еще требовалось держаться за руки, и вот это-то и было наиболее уязвимым местом в эмоциональных рассказах Джози, вызывая у Норы большие сомнения в их правдивости, ибо за чью руку Джози держалась, находясь в полном одиночестве?

– Возможно, ты рассчитываешь, что, если мы все выйдем туда с тобой вместе, – сказала Нора, – и, взявшись за руки, станем в круг и простоим так все утро и весь день, ты все же сумеешь убедить его как-то проявить свои желания.