Когда она встала, все обрадовались и расчистили путь к роялю в углу, которого он даже не заметил. Обычно ему требовалось самое большее пару секунд, чтобы закрепить в голове планировку и мебель комнаты. «Должно быть, ускользает», - подумал Герберт.

  Он никогда не слышал мелодий, которые играла Ханна - должно быть, это были венгерские народные песни, судя по энтузиазму, с которым начали петь другие, - но это не имело значения. Ее игра была изысканной. Она могла бы быть концертной пианисткой, если бы поставила

  если бы она задумалась об этом.

  Водолаз, повар, музыкант; Герберт подумал, что она не может сделать что-нибудь.

  Он взглянул на свои наручные часы впервые с тех пор, как прибыл на Фрит-стрит, и был поражен, обнаружив, что на них прошла полночь.

  Теперь, когда чары между ним и Ханной были разрушены, Герберт почувствовал себя слегка раздробленным. Он никогда не выставлял себя так много.

  Еще раз на краю группы, еще раз снаружи, заглядывая внутрь, он тихонько выскользнул через дверь и вышел в туман.

  Тишина была настолько полной, что казалась невероятной. Произошла катастрофа, оставив Герберта последним человеком на земле, и он не заметил бы разницы.

  В каждом городе, особенно в таком большом, как Лондон, есть свой гул, своя ритмичность даже в предрассветные часы, потому что города никогда по-настоящему не спят.

  Но в ту ночь ничего не было. Ни людей, ни машин, ни далеких криков, ни индустриального шума. Туман скрывал все, что Герберт иначе увидел бы, и заглушал все, что он иначе услышал бы.

  Когда он протянул руку перед собой, он потерял из виду свои собственные пальцы и задумался, исчезает ли его собственное тело. Даже уличные фонари почти угасли.

  Один шаг в висящий туман, и, возможно, туман поглотит его целиком, выплюнув только в другое измерение пространства и времени.

  Конечно, это не так; но с таким же успехом это могло быть. Через несколько секунд Герберт пропал. От квартиры Ханны до него было совсем немного - меньше мили, даже если пройти долгий путь через Шафтсбери-авеню и Пикадилли, - но с самого первого поворота, который он повернул, он совершенно не понимал, где находится и даже куда идет. .

  Все места выглядели одинаково, потому что он ничего не видел: ни ориентиров, ни уличных знаков. Когда он остановился на углу улицы, чтобы сориентироваться, он уже не мог вспомнить, откуда пришел.

  Это было похоже на попадание в лавину, когда человек был настолько дезориентирован, что понятия не имел, какой путь вверх. По крайней мере, в таких ситуациях можно использовать гравитацию, чтобы узнать; очистите пространство вокруг рта и дайте стечь слюне. Но у него здесь не было таких ресурсов.

  Он продолжал идти, зная, что ему будет не хуже, чем лучше, но понятия не имел, что еще делать. И ему тоже нужно было согреться; остановиться - значит замерзнуть, а замерзнуть - значит умереть. Он мог быть прямо перед входной дверью, не зная об этом, или он мог быть на полпути к Бетнал Грин. Он мог бы остановить прохожего или остановить машину, чтобы спросить, где он, но он не видел ни того, ни другого. Иногда ему казалось, что он узнает участок тротуара или определенную ориентацию угла, но уже на следующем шаге все снова казалось чужим.

  Воздух вокруг него был густым и стойким, как будто он был наполнен протертым хлебом. Казалось, что он затвердевает, как клей, превращаясь в странную вязкую твердость. Страх охватил его, легкое покалывание под диафрагмой быстро превратилось в роящегося, ползущего зверя.

  Герберт подумал о моменте, когда кто-то поскользнулся, и земля устремилась навстречу одному, и понял, что именно это он и чувствовал, но ощущение, которое обычно длилось доли секунды, сохранялось бесконечно, как если бы он ожидал ужаса сверх ужаса, но никогда не получая освобождения от фактического переживания этого.

  Он попытался бежать, но через несколько секунд его легкие загорелись от всей грязи в воздухе, и он чуть не повернул лодыжку на остром бордюре.

  Он остановился. Было ниже нуля, и он сильно потел.

  В этот самый момент голос Ханны мягко донесся до него сквозь туман, выкрикивая мелодичную песню, как будто он был моряком, а она - Сиреной.

  Герберт поразился силе своего воображения.

  Затем, вздрогнув, он понял, что голос становится громче.

  Она шла к нему. Нет; он шел к ней.

  И вот она стояла у входной двери, ее рука протянулась к его руке, а ее губы трепетали в улыбке.

  «Я знала, что ты вернешься», - сказала она.

  Он неосознанно прошел по огромному кругу. «Так поступали люди, когда они заблудились», - сказала Ханна; что-то связанное с гироскопией и инстинктом самонаведения. Когда венгры уехали - они ведь там не жили, не так ли? - они сказали ей, какой густой туман, и поэтому она ждала его возвращения.

  «Но как вы узнали, что это я?» - спросил Герберт.

  "Ваш запах. И твои шаги ».

  «Мой запах? Я не животное ».

  «Все пахнут по-разному».

  «Ну, я ничего не чувствую из-за всех химических веществ в воздухе, и уж точно ничего не слышал. У тебя должно быть потрясающее чутье ».

  "Не за что. Полагаю, я использую их больше, чем вы. Слепые люди лучше слышат? Это просто миф. Много мифов о слепых ».

  «Какие еще?»

  «Сто мифов. Посмотрим ... Ах да. Слепые люди, их дух чище. Слепота делает нас святыми ». Ханна засмеялась. «Полная ложь».