«Это по-прежнему незаконное проникновение, заблокировано или нет». Казанцев пожал плечами; Герберт продолжил. "Почему ты поднялся туда?"

  «Я искал то, о чем Стенснесс мог бы со мной поговорить».

  «Вы так далеко идете во всех своих заданиях?»

  "Не за что."

  «Тогда Стенснесс, должно быть, сделал то, что он предлагал, очень соблазнительным».

  "Он сделал."

  "Что он сказал?" - спросил Герберт, уже зная и опасаясь ответа.

  «Он сказал, что это что-то, что изменит мир».

  Герберт еще час допрашивал Казанцева, и за это время ему не удалось сломать его ни на йоту.

  Конечно, рассказ Казанцева звучал нелепо, и, конечно, каждый инстинкт Герберта кричал, что Казанцев был шпионом; но, зная то, что он знал, а точнее то, чего он не знал, Герберт никак не мог доказать, что Казанцев лгал.

  Герберт расспрашивал по кругу, несколько раз спрашивая Казанцева о том же, чтобы посмотреть, не ошибся ли он. Он подходил к проблеме с разных сторон, иногда размышляя в течение нескольких минут, пока его мысли блуждали, иногда давая быстрый неожиданный толчок. Каждый раз Казанцев отвечал твердо, лаконично, а главное без противоречий.

  Стенснесс подошел к нему на конференции и договорился о встрече, предположительно потому, что значок Казанцева опознал его как корреспондента "Известий".

  Казанцев подошел к статуе в условленное время, шесть тридцать.

  Стенснесс не появился.

  Казанцев обычно ждал на приеме не более пятнадцати минут. Если к тому времени кто-то не появлялся, он уходил. Из-за тумана он дал Стенснессу дополнительные пять минут перед отъездом.

  Сегодня утром Казанцев позвонил Кингу и узнал адрес Хайгейта - англичане были настолько доверчивы, в отличие от Советов, у которых даже не было телефонных справочников, - и именно здесь Герберт столкнулся с ним.

  Герберт не упомянул о коронации; Лучше не рассказывать Казанцеву о том, что он знал или хотя бы о том, что он подозревал. Кроме того, что он получит кроме отрицания?

  Герберт чувствовал себя, как в лабиринте; все, кроме него, могли видеть, что происходит, блуждать, как слепой дурак.

  Выйдя из паба, Герберт вернул Казанцеву свой кошелек - в конце концов, человеку нужны деньги, даже если он родился и вырос в раю для рабочих, - но сохранил свою аккредитацию, отчасти для того, чтобы сохранить над собой влияние, а отчасти из соображений кровожадности. Он также оставил открытой возможность обвинения Казанцева в нарушении права владения и нападении на сотрудника милиции.

  Аккредитация будет возвращена, а обвинения сняты, сказал он, если Казанцев вспомнит еще что-нибудь, что могло бы помочь Герберту в его расследованиях.

  «Если бы я мог вам помочь, инспектор, поверьте, я бы помог», - ответил Казанцев.

  "В самом деле?"

  "Конечно. Я серьезный поклонник Англии и англичан. За короткое время здесь я полюбил вашу страну. Лондон впечатляет своей серьезностью и разнообразием. Лондон мудр; Лондон всегда имеет подтекст. Я люблю «Маркс и Спенсер», дешевый и демократичный магазин, не заряжающий землю, как Harrods. Возможно, мистер Маркс действительно был написан с "х", да? Я люблю Berry Brothers, лучший винный магазин в Лондоне, где цены ниже, чем в Москве, как и содержание воды в бутылках. Я люблю ходить в кино и видеть, как экран постепенно исчезает в дыму от всех колючих трубок, особенно во время последнего сеанса, после которого отставные полковники из колоний вскакивают со своих мест и кричат: «Боже, храни королеву». Все эти вещи Я люблю. Так что, конечно, я помогу вам. Конечно."

  У Герберта не было достаточно времени, чтобы вернуться домой и успеть к Ханне вовремя, поэтому он направился прямо в Сохо. По Центральной линии нужно было быстро перебраться на восток, но туман создавал хаос. Герберт вскочил с поезда, пробыв десять минут на остановке на Оксфорд-Серкус, не сказав ни слова о том, что происходит, и решил пройти остаток пути пешком, но он ошибся, покидая станцию, и, прежде чем он это понял, оказался на Пикадилли. Цирк.

  Пиккадилли был заполнен девушками, слишком молодыми и красивыми, чтобы быть пирожными, но они были пирожными, их матери лежали в засаде под темными крыльцами позади. Смуглые мужчины переходили от девушки к девушке с большей угрозой, чем очарованием; пехотинцы братьев Мессина, мальтезеры, правившие бритвами в проституции Вест-Энда.

  Из-за тумана даже самые красочные районы Лондона казались монохромными. Свет от огромных неоновых рекламных щитов Пикадилли-Серкус слабо пробивался сквозь мрак, угли от пылающего буйства торговых марок: Guinness, Bovril, Vortix Vermouth, Everready, Swallow Raincoats.

  Под сверкающими огнями зловещими приветствиями одиноким и скучающим мальчики, арендующие квартиры, договаривались о ценах с мужчинами в машинах у обочины, двигатели все еще работали, а выхлопные газы еще больше сгущали туман. Один молодой человек забрался в родстер Paramount 10; другой покачал головой и отошел от Citroen Light 15.

  На самом Цирке была телефонная будка полиции; большой синий киоск, увенчанный электрическим светом, который в данном конкретном случае мигал, указывая, что патрульные офицеры должны связаться со своим участком.

  Герберт открыл дверь и вошел внутрь. Интерьер был таким же спартанским, как он и ожидал: табурет, стол с телефоном, щеткой и тряпкой, а также электрический камин, который выглядел слишком маленьким и неадекватным, чтобы когда-либо потребовались услуги огнетушителя рядом с ним.

  Телефон был напрямую связан с местным отделением полиции; в данном случае - на Сэвил-Роу. Герберт взял трубку, дождался установления связи, представился и попросил перевести его в Отделение убийств Нью-Скотланд-Ярда.