Я подбежал к нему, хотя при иных обстоятельствах заставил бы себя долго упрашивать.

Из ящика достали инструмент для вскрытия дверей, прожекторные стойки, фонари, латаные-перелатаные провода, металлоискатель и особую гордость отца – большую микросотовую батарею, способную, по его уверению, обеспечить электричеством все дома во Владимире.

Я не сильно понимал, как она может это делать, да и папа тоже, хоть он и пытался сказать что-то умное, произнося мудреные слова типа «электродвижущая сила», «электрон – позитронный вакуум», «возбуждение энергии покоя».

Зато он может часами объяснять, как работали генераторы ГЭС и ТЭЦ, как были устроены паровые и водяные турбины, как энергия движения при пересечении силовых линий магнитного поля превращалась в электричество.

Силантьев, тот самый, что бил Репкина у спецхранилища, рисуясь, обратился к папе:

– Сергеич, тут?

– Да-да, пожалуйста, – ответил тот.

Здоровенный как лось дружинник с оттягом ударил по насквозь ржавому замку, да так, что не только сбил его вместе с клямками, но и по инерции пробил огромную дыру в двери, фактически сломав ее нижнюю часть.

– Глянь, – спросил он, – нормально?

– Сейчас посмотрим, – ответил отец, пытаясь распахнуть широкую, обитую ржавым железом дверь.

– Погодь, – сказал разводящий, отодвигая его.

Дружинник просунул руку в пролом и дернул так, что вырвал дверь с петлями.

– Вот как это у нас делается, – он выглядел очень довольным.

«Сила есть – ума не надо», – пронеслось у меня в голове.

Солдаты с оружием наперевес забежали внутрь, словно там мог быть противник. Через некоторое время оттуда донесся крик:

– Порядок! Заходи!

Пространство склада было заполнено пропыленными, серыми коробками. Были там железные ящики-сейфы с оплавленными прорезами на дверцах и просто развалившаяся старая мебель. У противоположной стены виднелись ступеньки в подвал.

Дружинники установили прожектора, которые залили помещение мертвенным, резким, бьющим по глазам светом. Но подвал все равно утопал в кромешной тьме. Стало только видно, что проход перегорожен толстой, хорошо сохранившейся решеткой.

Взрослые засуетились, сверяясь с планом помещений и готовя приспособления для вскрытия замка. Отец закричал на Силантьева, чтобы тот оставил в покое кувалду и действовал фомкой и ломом, предварительно полив водой место манипуляций.

Папа опасался, что в замкнутом пространстве мог находиться газ, который взорвется от малейшей искры.

Пользуясь тем, что на меня никто не обращает внимания, я отошел в сторонку, заинтересовавшись странным мешком в углу. Нога зацепила что-то в пыли. Я нагнулся и подобрал прямоугольную коробочку, на которой было написано: «Спички». Коробок был почти полный.

Я сунул его в карман, решив испытать на досуге старинное средство добывания огня, о котором так много слышал от отца и читал в книгах.

И тут я получше рассмотрел то, что пряталось в полумраке у стены. То, что я принял за мешок, было когда-то человеком, одетым в тулуп и валенки. За века тело высохло, кожа истончилась до толщины бумаги, потрескалась, обнажая засыпанные пылью кости. Пустые глазницы мертвеца вопрошающе-гневно взглянули на меня, словно негодуя из-за нарушения его покоя.

Труп был, конечно, неживым, словно никогда и не жившим, но при этом он имел отвратительное, тошнотворное сходство с человеком. В его высохших глазах, засыпанных пылью, стояло тоскливое злобное ожидание, а видимые сквозь растрескавшуюся кожу зубы, казалось, таили насмешку и угрозу.

– Ну, здравствуй, – произнес мертвец. – Долго же я ждал смены.

– А что, боец, уже дембелей-сержантов на пост ставят? – поинтересовался я, сплюнув сквозь зубы.

На мне почему-то была надета парадка, обшитая немыслимыми шевронами и аксельбантами. На погонах красовались блатные железные лычки и буквы «СА». На груди россыпью горели разнокалиберные значки: «гвардия», «ГТО», «1-й разряд» и тому подобное.

Я на мгновение задержал на них взгляд, пытаясь найти единственную сто#ящую вещь, которую привез из южной страны, но не нашел среди «металлолома» скромной пятиконечной звезды ордена. Но удивляться было некогда, мертвец продолжил разговор:

– Что тут эти слепошарые делают? – спросил он, извлекая из пыли карабин. – Щас пальну, мигом караул прибежит.

В его словах была явная убежденность в своих силах.

– Хрен этих поймешь, – ответил я. – Все лазят, все им надо покой тревожить. А что ж тебя за все время ни разу не сменили?

– Некому было, сержант. Ребята дембельнулись, заходили, с собой звали. А куда я денусь, тут в подвале оружие и патроны. Что пропадет – под трибунал пойду.

– И много? – поинтересовался я.

– На целый батальон! – ответил часовой. И тут же подозрительно спросил: – А ты с какой целью интересуешься? И чего на тебе такая форма странная?

– Ты это, не волнуйся, нормальная, советского образца. Лет за двадцать до тебя такие «шкуры» носили, – сказал я. – Столько веков прошло, что никакой разницы. Пока ты тут один сидел, и комбат дембельнулся, и начальник академии. Никто уже за эти автоматы с тебя не спросит… Вообще весь город кончился, – устало добавил я. – Да и мир тоже, судя по всему.

– А что же эти ханурики тут делают? – удивился солдат.

– Какие?

– Не знаешь? Они говорят, что снаружи все по-старому. Жизнь идет, машины ездят и солнце светит, – удовлетворенно сказал караульный. – Я сейчас стрельну, прибегут, прямо через стену пройдут. Слепошарым плохо придется, помаются немного – и каюк.

– Я по городу километров тридцать прошел. Машины ржавые в землю вросли, люди валяются кой-где высохшие, мертвые, прямо на улицах, солнце не светит, дымка кругом плотная, ядовитая. Да и как же ты стрельнешь? – спросил я. – Карабин весь грязью зарос и заржавел. Да и сам ты, мягко говоря, не слишком хорошо выглядишь.

Постовой с ужасом посмотрел на свое оружие, потом на руки и, наконец, провел ими по лицу. У меня в голове взорвался неслышный крик до смерти перепуганного ребенка.

Резкий запах нашатыря ударил мне в нос. Я инстинктивно отодвинул руку со склянкой.

– Выпей, Данилушка, – попросил отец, протягивая мне флягу с водой.

Я стал через силу заталкивать в себя воду. Зубы отбивали дробь по металлическому горлышку. Папа снова натянул мне на лицо респиратор.

Меня вывели на свежий воздух и усадили в телегу, отдав на попечение дяде Федору. Отец попросил посидеть и снова убежал в подвал. Там наконец перепилили решетку.

Из дверей вышел постовой. Он преобразился. На нем отделанная по лучшим образцам «выпускной» солдатской моды начесанная шинель с аксельбантами. Я с удивлением отметил, что парень совсем не такое страшилище.

– Я думал, что ты дембель, – с удивлением сказал он.

– Был…

– Ну, дай огонька, что ли, парень.

– На, – сказал я, доставая коробок и зажигая спичку.

– Что это ты делаешь? – поинтересовался возница. – Ты паря, осторожнее с огнем, в сено попадет, – пиши пропало. Маруська испугается, понесет, телега сгорит, сами покалечимся…

– Я аккуратненько… Не видишь, человеку закурить даю?

– Кому энто? – с подозрением поинтересовался мужик.

– Да так, дембелю одному, – ответил я, задувая спичку.

– Ты, паря, часом, не тронулся? – спросил дядя Федор. – Тута легше легкого.

– Сам ты тронулся, – всем видом показывая, что не намерен продолжать дискуссию, ответил я, укладываясь на дно телеги.

Солдат присел рядом.

– Как оно там? – спросил он, поднимая руку кверху.

– Узнаешь, – ответил я. – У каждого там по-своему.

– А куда меня?

– В смысле?

– Вниз или вверх?

– То, что ты, как дурак, седьмой век склад караулишь, это как для тебя? Плюс или минус?

– Так ведь оружие, патроны… – начал оправдываться мой собеседник. – И никто сменить не шел…

– А что ж сейчас пост бросил? – с некоторой ехидцей поинтересовался я.

– Пришла смена, – ответил солдат. – Деревня! Где право, где лево, не знает толком, да ладно… Сменил ведь.