Мне вспомнилась где-то виданная мною гравюра начала XIX века, очевидно изготовленная французским мастером под стиль острых английских анти-наполеоновских карикатур с центральной надписью: «Корсиканское копыто полностью раздавлено». Эта работа просто полна ненавистью к уничижительно изображённому корсиканцу, который очень хотел стать не только императором для всех французов, но и просто французом, но так и не стал им. Ему удалось стать императором для всего мира, но не французом для Франции. Поверженные герои, даже не вполне положительные, быстро становятся мишенью карикатуристов после своего падения. А тот безвестный художник явно был бы принят в «Шарли Эбдо» без каких-либо рекомендаций. Ему достаточно было бы предъявить редакции журнала эту работу.

С литературными познаниями у родственника Моник была точно беда:

– Дамиан, это был британский сказочник Редьярд Киплинг. И речь там шла о западе и востоке.

– Да? Вот весь кайф обломал, а мне так хотелось поумничать! Ну, может быть. Не важно. Но как смачно сказано! Ален, а наш буйабес? Разве его можно сравнить с теми помоями, что там готовят? Уж поверь мне, ничего в этой жизни не меняется столетиями.

Помню, я тогда сказал ему:

– Может быть, я и не перееду в Париж. Я ещё не решил. Но если за год пребывания в Париже я не найду там ни одного заведения с достойным буйабесом и ни одной шикарной тёлки – я тут же вернусь. И потом, ты же знаешь – я просто хочу лишний раз не мельтешить перед глазами Моник. Как она поживает, захаживает к вам?

Нас с Моник свёл случай. Точнее шесть случайных встреч. Ты знакомишься с девушкой в дороге. Из-за непогоды вы проводите вместе целый день (отложенные рейсы, ожидание в аэропорту пересадки, длинный переезд в поезде через половину страны). Потом вы случайно сталкиваетесь в городе, и каждая из таких встреч заканчивается без какого-либо намёка на продолжение. Вы не обмениваетесь номерами телефонов, не назначаете новых встреч. Но шесть раз подряд за два месяца сталкиваетесь вновь и вновь.

Случай как повод для любви или любовной связи. На эту тему можно написать целую диссертацию. Сплошь и рядом он сводил меня с разными женщинами. Из них очень немногих я назвал бы полным совершенством, другие были с некоторыми недочётами, были и те, которые состояли из сплошных изъянов. Моник была в моих глазах единственным совершенством очень долго. «Любовь живёт пятнадцать лет». Так что я не согласен с Марком Марронье[4].

– Хочешь сказать, что тебе всё равно? Не води меня за нос.

– Мне всё равно, но я решил спросить.

– Как всегда. Снаружи спокойная и рассудительная, внутри – растерянная и в бешенстве. Не хочешь ей позвонить?

– О, нет! Все наши сражения уже давно позади, и мосты сожжены. Брошенная корсиканка! Ты же не будешь спорить со мной, что своим уходом я обрёк себя на вечную ненависть с её стороны, так что иного выбора у меня нет. Даже если она когда-то сама окажется в Париже, то там, по крайней мере, больше народу, так что мне проще будет затеряться, чем в Тулоне.

– Ничего умнее придумать не смог, чтобы оправдать свой побег? А то, что ты не будешь видеть своих детей? – спросил у меня отец трёх бегающих вокруг нас маленьких погодок-девчонок.

– Это самый тяжёлый вопрос. Но они уже не младенцы. А я надеюсь прожить какое-то время и ещё совершить кучу ошибок. Может оно будет и к лучшему, если эти ошибки я буду делать не на их глазах.

Думаю, в тот день я почти не врал Дамиену. И нелегко переживал свою оторванность от детей, в которой сам был виноват. Хотя все мы так и жили в одном городе. Я, моя бывшая и двое наших детей. Да и ошибок за это время наделал немало. Мне кажется, что и до сих пор не перестал их совершать; и жил всё это время в своё удовольствие. Я даже домашних животных потому никогда не заводил, что никогда не сидел на одном месте – благо, моя профессия к этому так располагала. Аквариумные рыбки в моём рабочем кабинете не в счёт. Я никак не мог достичь термодинамического равновесия, при котором макроскопические параметры существования моей системы оставались неизменными, флуктуируя относительно равновесного значения. Теперь я и сам сумничал. Как Дамиен тогда. Он хороший парень. Когда не подбухивает. Короче говоря, из меня не вышел хороший отец.

Тем не менее, прошло не так уж и много времени, когда до меня дошёл смысл поучений Дамиена: столица, когда я попадал сюда, чем-то напоминала мне этакие каменные джунгли. А, как известно, только двуногий хищник чувствует себя в своей тарелке в такой среде. Бродячих псов, крыс и тараканов я в расчёт не беру – они и так приспособятся к любым условиям жизни.

Париж полон самой разнообразной и аппетитной дичью, так что возможности для охоты здесь масса. Надо только самому вовремя уворачиваться от крупных хищников, и не забывать время от времени пускать в ход собственные клыки и когти. Только тогда в этих джунглях ты сможешь выжить. И не будешь представлять из себя лёгкую добычу для окружающих. По крайней мере, многие из них забудут о тебе, пока ты явно не захромаешь хотя бы на одну лапу. Джунгли особенно ярко проявляли свои сочные краски и ароматы в столичных кабинетах.

Но со стороны Париж волнителен и прекрасен! Вовсе не обязательно, что именно здесь ты наткнешься на своего хищника – но помнить о такой возможности никогда и никому не мешает. Но это по молодости лет я грезил Парижем, а теперь-то уж нет. Сейчас для меня нет на земле места лучше, чем наше средиземноморье.

Анна-Мари вернулась к моему столику, быстро навела на нём порядок и проворковала с нескрываемым вниманием к моей особе:

– Извини меня, но я так расчувствовалась. И как это я не заметила, когда ты вошёл? Может вместо кофе тебе принести что-нибудь покрепче? Хотя бы пиво? – распустивший паруса фрегат так желал и во мне разбудить ответные чувства. Я-то знаю точно, на что она намекает. Потому что ещё помню, что она проделывала тогда, десять лет назад.

– Нет, спасибо, – изображаю любезную улыбку. – Я сегодня сам себе водитель, и мне ещё долго сидеть за рулём.

Зря я ей улыбнулся. Вместе с новой чашкой кофе я получил от неё и сказанное шёпотом признание:

– Я после наших встреч ещё несколько месяцев просыпалась с мыслью, что ты со мной рядом. Вот прямо сейчас я чувствую такое…

Шаблонность этих реплик меня не смутила. И как ни крути, но всё же она нашла вполне подобающие случаю слова, и, хотя её лексический запас всегда был невелик, но в данный момент это было не так уж и важно: от её нехрупкой фигуры исходил неподдельный жар, что было одинаково и понятно (при таком-то весе), и даже как-то приятно.

Я помнил, что у неё и десять лет назад были странные сексуальные желания. А такие комплексы от изменения весовой категории не меняются. Хотя, когда она пришла ко мне впервые в контору, то изображала поначалу этакую скромницу. А потом я понял, что это не она со мной, а я с ней расплачиваюсь за её безудержные понятия о разнообразии и новизне в сексе.

С тех пор прошло достаточно времени, чтобы я смог уяснить: нас привлекают в женщинах в том числе и их недостатки, однако мы ошибочно считаем, что можем их исправить. Женщины же поначалу делают вид, что ничего в нас исправлять не желают. Что им достаточно того, что с нами будет не скучно и тогда они признают нас годными к употреблению.

Улыбку для Анны-Мари пришлось повторить – не ждать же было на улице, пока мне выведут под уздцы мою вымытую лошадку. За окном было бы совсем темно, если бы не освещение фонарей и витрин. Мне было видно, как ветер тихо раскачивает ветви деревьев, стряхивая с них капли откуда-то взявшегося дождя. Нет уж, я лучше пережду непогоду в компании с чашечкой кофе и разгорячившейся от воспоминаний Анны-Мари. Картинки десятилетней давности в моём мозгу не вызывали у меня мгновенной эрекции. Сейчас меня на самом деле ничего не беспокоило.

А зря.

В это же время.