Ступил на порог и вдруг…
Нет, это ему не показалось! Он увидел это очень близко: из тёмных кустов на него мигали, за ним следили два чьих-то хищных, настороженных глаза.
<p>
<a name="TOC_id20233267" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20233269"></a><a name="__%D0%93%D0%9B%D0%90%D0%92%D0%90_%D0%A8%D0%95%D0%A1%D0%A2%D0%90%D0%AF"></a>ГЛАВА ШЕСТАЯ
Плохие приметы: птицы и грибы убегают из леса. Всех собирают на совет к профессору Варсаве. «Вы умеете ходить по-королевски?»
— Дорогая Мармусия, — сказал Сиз XII после тяжёлого сна и по привычке потянулся к трубке. — Гляньте, прошу вас, что мне залезло в ухо. Что-то гудит и гудит, будто там сидят жуки и пиликают на скрипке.
Мармусия взяла пинцет (пальцами она никогда бы себе не позволила взяться за ваше ухо), оттянула волосатое Сизово ухо и заглянула. Кроме восково-чистой ушной раковины с маленьким пучком волосинок, она ничего там не увидела.
Положила пинцет и сдержанно, с большим достоинством попросила, чтобы Сиз и ей заглянул в ухо: что-то и у неё шуршит, совсем не даёт ей спать…
Сиз XII заглянул: в маленьком, как колокольчик, ухе его родной сестры было светло и розово, как в чашечке яблоневого цветка.
— Дорогая Мармусия! Могу вам твёрдо и искренне сказать, что в вашем ухе ничего нет, кроме запаха лучших юхландских духов.
На этот комплимент Мармусия холодно поджала губы и спросила: почему бы это второй день ей гудит, как ветром в свирель? Сиз и сам не знал, что это за наваждение.
Оделся, вышел из дома.
Раздавался над лесом вечерний звон пробуждения. Солнце уже село за гору, и темнота, голубая тишина охватили сосновые боры, далёкие дебри с туманом, с седыми стариками-бродами на болотах.
Но этот шум, это назойливое протяжное гудение, подвывание, перекликивание… Оно слышалось одну ночь, другую, третью. И доносилось неизвестно откуда, может даже от Щербатых скал. Теперь Сиз не просил сестру, чтобы она заглянула ему в ухо. Уже хорошо слышно было: всё в лесу зашевелилось. Поплыли чёрные тучи, а под тучами низко летели птицы, бежали зайцы, спасались кукушки. Кто-то видел, как перебираются на новые места муравьи, переползают целым полчищем. Кто-то заметил в лесу вспышку огня, чад и какой-то протяжный, скрипучий стон деревьев. А старый Лапоня прибежал и испугано рассказывал всем, что он видел он там, за березняком, как убегают ближе к озёрам грибы синюхи.
Тяжело плыли тучи, несло от Щербатых скал чем-то горьким, горелым — и лесной край охватила тревога.
Уж так издавна повелось у стоусов и триусов: в мирное время все смеялись над чудаком, над учёным отшельником Варсавой, пересказывали про него и про его парашютики множество былей и небылиц, а как только грянет гром над головой — все сбегались к нему.
Было так и на этот раз.
Мармусия снарядила брата в дорогу. Повязала ему тёплое кашне, причесала гребешком белые пышные усы и проводила к воротам.
Сиз XII пошёл, попыхивая трубкой, и, где попадались на тропе ямы и пеньки, подсвечивал себе гнилушкой-светляком. В первой же чаще он развязал кашне (внимательный глаз Мармусии уже не следил за ним), подкрутил усы и сказал: «Кхе-хе, добрый табак!» Он глядел на высокие звёзды, на небо и был очень далёк мыслями от какого-то болотца, от колдобины, где мог запачкать себе башмаки, до блеска начищеные Мармусией. Шёл и думал: что же это гремит около гор? Неужели правду говорил старый Варсава, что в их долину вторгнутся какие-то дикие приблуды-разбойники, вытопчут всю пущу и их мирные дома, чёрной тучей пепла засыплют озёра? Неужели такое произойдёт на их доброй земле?
Сиз нисколько ни удивился, когда увидел, что в Варсавином дворе полно народу.
Триусы и стоусы сидели на деревянных лавках под берёзой, где, как правило, проходило занятия в школе-лунарии. Сидел тут Хвороща (и лукаво прятал под мышкой рябую дыню-телёнка), сидел Вертутий, за ним — седой, тугой на ухо Лапоня, одним словом — вся лесное общество. А впереди, просто на земле, окружённый учениками-лунаристами, восседал босой профессор Варсава. Перед ним стояла воткнутая в землю сухая палка-рогулька, и на ней висело три пары очков. Их стёклышки вспыхивали под красноватым светом луны. А ещё на палке висел пучок сухих одуванчиков с белыми парашютиками, и ветер качал траву и разносил лёгкий пух над головами всего собрания. Про те парашютики как раз и ходило больше всего легенд. Говорили, будто профессор, где бы он ни был: в гостях за столом, на важных заседаниях, на осенних парадах — сидел и очень серьёзно дул, пускал над собой парашютики. Не знаю, правда ли это, но мне кажется, что выдумки, просто весёлые шутки стоусов и триусов.
Варсава терпеливо ждал, пока все рассядутся, потом кивнул лысой головой (а голова у него совсем голая, и только на её верхушке торчала тоненькая кисточка волос), кивнул важно и предоставил первое слово говорливому Хвороще.
— Собрание! — сказал Хвороща и воинственным жестом вытянул из-за уха петрушку. — Что я думаю про эти тучи, про это гудение и чёрные сверкания среди ночи? Я думаю, что это собирается великий дождь. И пусть он себе капает, пусть он себе льётся, как говорят, старую жабу водой не испугаешь, или лучше, где дождь, там и завязь, а где завязь, там и дыни. И слушайте, что я вам скажу по секрету: завтра, стало быть в воскресенье, у меня большой день — именины. Почтительно приглашаю вас, слышите, всех, приглашаю маленьких и больших, ко мне за стол. Гуртом дружненько сядем и приобщимся до моего урожая, на то и воскресенье, чтобы есть урожай…
Тут Хвороща выкатил из мешка большую рябую дыню-телёнка.
Под берёзой словно зашелестели листья — все заулыбались; той перемигнулся, это тихонько толкнул соседа в плечо:
— Кто про беду, а Хвороща — про пироги на меду!
— Ага! Пришил кобыле хвост, а у кобылы и свой длинный!
