— Хм, напасть! — тихо буркнул Вертутий. — Что ж это такое? И что с ним приключилось? Куда оно сбежало-подалось?
— Сбежало!.. Такое страшилище сбежит! Выкопали наши яму, как раз там, за Кабаньей речкой. На дно бросили драную рубаху одного седенького деда — для приманки. И говорят: «Вы, дедушка, тут посидите, в холодочке. А захотите грибы собирать — собирайте себе на поляне. А мы пойдём дальше за речку». Пошли. Только деда не оставили там, спрятали в дерюгу. И понесли с собой. А тот лохматый приблуда как услышал, что дед будто бы сидит в холодке, глаза хищно засверкали, он стремглав — прыг на рубаху! И в яму! Прямо в железные клещи — лапами! Попался! Побили его наши дубинами, в лохмотья измолотили. Говорят: хватит ему! Уже трижды дух испустил! И что вы думаете? На другую ночь пришли наши к яме, глядь — и следу нет от приблуды! Удрал, забитый из ямы выбрался! Только оставил там недобрый знак: воткнул над ямой палку, повесил на ней клубок чёрной палёной шерсти и проткнул тот клубок стрелой из камыша. Чтоб на лес, на наши озера стрела показывала!.. Как увидел этот знак старый Овид Варсава (а он был мудрый стоус, и внук его, наш профессор Варсава, точь-в-точь в деда своего удался), как увидел. этот знак, потемнел весь и говорит:
— Недобрая примета! Вы знаете, что этим знаком передал нам тот хищный душегуб? Он, аспид, говорит: «Я приду к вам через сотню лет, приведу из пещер новых братьев-приблуд, и мы спалим вас и ваши леса дотла!»
— Ну, это когда было! — загудел рассудительно Вертутий. — Оно, может, когда и было, да давно сплыло. А может, это и просто выдумка или такое давнее происшествие, что уже всё мхом обросло. Сейчас не те времена. Отроки наши лесные в школу ходят, да и мы с вами, кхем, уже не это… У вас музей, а у меня ветряков наплодилось, ого-го сколько!
— Оно, брат, не всё, что старое, то и древнее, — мудро заметил Сиз XII. — Бывает давнее происшествие правдивее и живее теперешнего. И я бы думал, что всё это старое и мхом поросшее, да вот слышите: этот тоскливый вой-перекличка над озером… Что-то на очень плохую память оно наводит…
Однако ночной вой отдалялся, затихал, глох в лесах, и Чублик даже подумал: а может, это ему спросонья показалось? Может, ничего и не было?
Они уже подплыли к широкой плотине-запруде. Угрюмо вздымались вывороченные колоды, пеньки, корневища, весь этот бурелом, из которого была навалена плотина. Между колодами пряталась присмиревшая темнота, и где-то звенел ручей, сбегая вниз под плотину.
Все трое примолкли, осторожно сошли с челна.
Вертутий взял долблёнку на плечи и сам, крякнув, понёс её наверх, крутым косогором в Верхнее озеро.
А вот и оно, Верхнее озеро. Ещё больше, ещё обширнее, чем первое. И луна тут светила яснее.
Подплыли к мелкому песчаному берегу. И издалека услышали: на берегу что-то ровно, басовито гудело, как гудят пчёлы на пасеке. Это неутомимо, день и ночь, трудилось Вертутиево хозяйство: сотни, тысячи мельниц. Они плескали, перелопачивали воду, пели, тарахтели, фырчали, — и всё это сливалось в густое шмелиное гудение. Вертутий ожил, закашлял, быстрее привязал чёлн и стал поторапливать Сиза: ну как вам, мол, нравится музыка в моих владениях?
Славное место выбрал для себя Вертутий! Под луной сиял высокий холм белого-белого чистого песка. И на холме, который овевали ветры со всех сторон, стоял древний дом, ни с каким другим домом его нельзя было спутать: на дверях, на ставнях, на трубе, на крыше — везде торчали, тянулись вверх ветрячки. Были они разные, большие и маленькие, были и совсем миниатюрные, пели они все тоже по-разному, ведь сделаны были так: одни из деревья, другие из камыша, а ещё другие — из коры, бересты, красного луба, кленовых вертушек, засушенного листа, из желудей. А были тут мельнички даже из ракушек, из большой рыбьей чешуи, из лебединых перьев. И это только те, которыми утыкал Вертутий свой почерневший от времени, немного расшатаный ветрами, дом.
Дальше за домом начиналось царство водяных мельниц. Из песка Вертутий намыл и насыпал под холмом старинные крепости, башни, мосты, прокопал канавы. Из озера пустил в каналы воду и поставил на протоках ровно двести водяных мельниц. Представляете: двести лотков и двести деревянных колёс, которые бьют, крутят, перегоняют вспенённую воду, и это лопотание, этот шум день и ночь не стихают над озером.
И, наконец, величайшая гордость Вертутия — два ряда песчаных мельниц. Сверху узкими желобками сыплется на них чистый, словно просеянный песок, и мельницы с сухим шелестом крутятся, весело гомонят, выбивая золотыми колёсами мелкую песчаную пыль. В полнолунную ночь любил тут посидеть Вертутий, послушать вечный шум воды и песка на берегу и философски промолвить к небу: «Оно, конечно, м-да, если оно, конечно, то…» И скрепить свою мысль солидным покашливанием: «Кхем!»
Вот тут и присели отдохнуть наши путники.
А они всё-таки очень утомились: и дынями, и бегством от Хворощи, да и искупаться довелось им в озере. Вот и сели изнурённо на песке и задумчиво слушали, как плещет вода в лотках, как гудят ветрячки на доме.
Чумацкий Воз помаленьку-помаленьку опускал своё звёздное дышло вниз, уже начало сереть на востоке. Слабость, усталость охватили нашего Сиза. И тогда над его головой бесшумной тенью промелькнула кукушка. Сиз знал: это она напоминает ему — нужно быстрей возвращаться домой, к своему пню, ведь скоро рассвет. Да и Вертутий видел, что задерживать друга нельзя: когда бы только вышло солнце, они тут же попадали бы на песок и заснули, и уже ничто не разбудило бы их до вечера.
Быстренько распрощались. Вертутий помог спустить чёлн в Нижнее озеро.
Гасли звёзды в высоком небе, лёгкий туман курился над водой, и Сиз налегал на вёсла, чтобы до восхода солнца добраться домой.
У себя под горой он привязал чёлн. Закурил трубку. И с дымком отправился по лестницам наверх. Лестницы у него вели вверх, очень длинные, скрипучие, с маленькими лавками для передышки, с резными перильцами и столбиками, на которых висели фонарики. Сиз ступал неспешно, часто останавливался, заглядывал в каждый фонарик. «Ну что ж, пора спать!» — говорил светлячкам. И фонарики гасли, гасли за ним, погружались в седой предрассветный сумрак.
Сиз подошёл к крыльцу, ещё раз затянулся крепким табаком. И длинным чубуком тронул, остановил один ветрячок, тот, что крутился за ветром, а потом остановил другой, что крутился против ветра. Весёлое фурчание стихло. Добрых снов пожелал Сиз дому, ветрячкам, озеру.
