– Там? В этой… как ее?..

Разговаривая с Перл, я то и дело упираюсь в один и тот же тупик. То, по чему я так отчаянно скучаю, не вызывает у нее ни малейшего интереса. Впрочем, Перл понять можно – трудно хотеть того, о чем не имеешь представления.

Потерять что-то – одно дело, но лишиться даже желания это обрести – вот что особенно печально. Стремление должно быть всегда, подумала я. А может, так уж Перл на роду написано. После всего, что она повидала в новом мире, то, что принадлежит миру прежнему, для нее чуждо и непонятно.

Беатрис больше ничего не сказала. Мы закончили мастерить наживки, и я пошла в палатку собирать вещи. Положила зерно в льняной мешок, а мешок – в ведро. Помидорный куст посадила в корзину и обернула одеялом. Одеяло мне подарила Беатрис. Я представила Роу на месте той девочки, которую забрали: руки стянуты веревкой, на ее крики не обращают внимания или бьют, чтобы замолчала. Меня передернуло.

Беатрис протянула мне карту, свернутую в трубочку.

– Дала бы и компас, но где ж я его возьму?

– Ты мне и так много дала. Я на такие богатства и не надеялась, – ответила я.

– Возьми еще вот что.

Беатрис достала из кармана фотографию и положила мне на ладонь. Это снимок Джейкоба и Роу. Тот день, когда она будет звать меня из уносящейся прочь лодки, наступит только через год. Мы с дедом дали Беатрис фотографию Джейкоба и Роу, чтобы она поспрашивала торговцев из Яблоневого сада, не видел ли кто этого мужчину или эту девочку. На снимке медные волосы Джейкоба золотятся на солнце. Лицо выглядит угловатым: ямка на подбородке, кривой нос – сломали в драке на школьном дворе. Роу, наоборот, хрупкая и изящная: узкие покатые плечики, сияющие серо-голубые, цвета моря глаза – мои глаза: миндалевидной формы, с тяжелыми веками. На лбу шрам в форме лезвия косы: изгибается над бровью и пересекает висок. Когда Роу было два года, она упала и поранилась о металлический ящик с инструментами.

Я погладила лицо Роу большим пальцем. Интересно, построил ли Джейкоб для них дом в Долине? Много лет назад он только об этом и твердил – что хочет выстроить для меня дом. Джейкоб работал плотником, как дед. Нашу лодку они начинали строить вместе, но потом работу продолжал один дед. Неделями они орали друг на друга и спорили, а потом вдруг стало тихо. Через два месяца Джейкоб забрал Роу и уплыл.

Беатрис заправила мне за ухо выбившуюся прядь волос и обняла меня.

– Возвращайся, – шепнула она.

Это слово Беатрис повторяет каждый раз, когда я уплываю. Но в этот раз Беатрис обнимала меня дольше, чем обычно. Не надеялась увидеть снова.

Мы с Перл поплыли на юг, двигаясь вдоль неровной береговой линии. Ходили слухи, что ле́са для кораблестроения больше всего на юге, в Харджо. Это торговый порт в горах Сьерра-Невада. Я решила: дерево куплю в кредит, а с мастерами, которые будут строить новую лодку, расплачусь выловленной рыбой. Моя утлая лодчонка в бурных северных морях развалится на куски.

Ну хорошо, построю я большую лодку. Но справлюсь ли я с управлением? А как насчет навигации? Всегда найдутся горячие головы, готовые вступить в команду любого судна, но сама мысль о том, что придется путешествовать с чужими людьми, невыносима. Да и кто знает, можно ли им доверять?

Я насадила крючок на леску и завязала узелок. Потом проделала то же самое с другой удочкой. Вечером мы с Перл будем ловить с лодки рыбу. Может быть, даже попробуем поймать лосося. Перл сидела рядом со мной, раскладывая снасти и наживку. Рассортировала крючки по размеру и убрала в разные отделения ящика для рыболовных снастей.

– Кто это на фотографии? – спросила Перл, указывая на снимок Джейкоба и Роу. Я положила его в корзину с веревками.

– Да так, друг семьи, – ответила я.

Много лет назад, когда Перл спросила, где ее отец, я ответила, что он умер еще до ее рождения.

– Почему ты спрашивала того мужчину про моего отца?

– Какого мужчину? – удивилась я.

– Которого убила.

Мои руки застыли над корзиной с наживкой.

– Это был вопрос с подвохом, – выкрутилась я. – Проверяла, врет он или говорит правду.

Небо на востоке потемнело. К нам неслись темные тучи. Линию горизонта размыло из-за туманной дымки дождя. Усилившийся ветер раскачивал лодку. Парус надулся пузырем. Я вскочила и спустила парус. Была середина дня. С утра погода стояла ясная, ветер дул попутный и не слишком сильный. Думала, спокойно пройдем много миль.

Подойдя к мачте, я взяла риф у паруса, чтобы нас не унесло неведомо куда. На западный берег накатывали волны высотой в несколько футов. Под темным небом вода бурлила, покрываясь белой пеной. Нас и раньше застигали шквальные порывы ветра. Нас швыряло, как ореховую скорлупку, несколько раз лодка чуть не перевернулась. Но теперь шторм надвигался особенно сильный. Он гнал лодку прямо на запад, прочь от берега. Тряпка взлетела с палубы в воздух, едва не хлестнув меня по лицу, но пролетела мимо и скрылась.

Шум нарастал постепенно, как грохот приближающегося поезда, пока не стал нестерпимо громким. Мы в самом сердце стихии. Перл вылезла из-под навеса и встала рядом со мной. Хотела прижаться ко мне, но сдерживалась изо всех сил.

– Плохи дела, – с дрожью в голосе выговорила Перл.

Ничто не пугает ее больше, чем шторма. Морячка, боящаяся моря. Перл как-то сказала мне, что ее главный страх – крушение. Еще она боится, что нас унесет в открытое море и мы там сгинем.

– Прячь снасти под навес, – велела я, перекрикивая ветер. – Да привинти их там покрепче.

Я пыталась ослабить натяжение паруса, но блок заржавел, и такелаж то и дело застревал. Когда наконец получилось, налетевший порыв ветра швырнул меня о мачту. Я выпустила фал, он змеей проскользнул через блок и взлетел в небо, болтаясь на ветру. Я вцепилась в мачту. «Птица» опасно накренилась влево. Волны вздымались, на палубу летели брызги.

– Не вылезай! Сиди внизу! – прокричала я Перл, но мои слова унес ветер.

Пробравшись мимо навеса, я побежала на корму, но поскользнулась и врезалась в планшир. С трудом поднявшись на ноги, натянула трос, удерживавший руль в нужном положении, и стала накручивать его на шпулю. Я поворачивала руль так, чтобы мы плыли по ветру.

Гром загрохотал с такой мощью, что дрожь от вибрации пробирала до костей. Даже мозги в черепе затряслись. Вспыхнула молния, «Птицу» захлестнула волна. Я ухватилась за румпель, чтобы меня не смыло. Когда волна схлынула, я упала на четвереньки и поползла. Под навес нырнула как раз в тот момент, когда в нас врезалась вторая волна и, пенясь, перехлестнула через борт.

Я обхватила Перл, закрывая ее своим телом. Одной рукой прижимала дочку к себе, другой держалась за металлический брус, вделанный в палубу. «Птицу» неистово раскачивало, под навес лилась вода. Нас с Перл швыряло, как бобы в банке. Я молилась, чтобы наш корпус уцелел.

Перл сжалась в плотный комок. Ее сердце под моей рукой бешено билось и трепетало, как крылья колибри. Ветер дул на запад, унося нас из прибрежных вод дальше в Тихий океан. Только бы нас не забросило слишком далеко. Иначе не знаю, сумеем ли доплыть до порта.

И тут меня охватило неведомое до сих пор темное чувство, одновременно напоминавшее и ярость, и страх, и печаль. Оно вонзилось в мои внутренности острыми углами. Точно я стекла наглоталась. Перед мысленным взором, будто тени, проскользнули Роу и Перл. Мне не давал покоя один-единственный вопрос: неужели, чтобы спасти одного ребенка, мне придется пожертвовать вторым?

В день, когда погибла моя мать, я стояла у окна на втором этаже. Я была на четвертом месяце беременности: ждала Перл. Я замерла, положив руку на живот. В голове крутились те же страхи, которые не давали мне покоя, когда я ждала Роу: преэклампсия, отслоение плаценты, тазовое предлежание плода. Но теперь больниц нет, даже импровизированных, устроенных в заброшенных зданиях. В случае чего на медицинскую помощь рассчитывать не приходится. Конечно, роды будет принимать мама: она и Роу приняла. И все же в этот раз я тревожилась больше, чем в первый.