После их разговора Нина еще посидела на кухне, вздыхая. А ведь как хорошо все начиналось… Она помнила тот день: Леннокс, который на верхнем поле присматривал за окотом овец, весна выдалась поздней, и многие ягнята были слабыми, появившись на свет под хлещущими порывами ветра и частенько при снегопаде. Она тогда совершенно не представляла, как откликнется Леннокс. Он уже был женат прежде, и Нина не хотела, чтобы он думал, будто она чего-то требует, – она и так была абсолютно счастлива. А он не желал суеты, колокола и дудки были не в его стиле.

Нина в тот день была так рассеянна в своей лавке, что пыталась дважды продать миссис Макглехин тот же самый роман Дороти Уиппл, что могло бы стать причиной небольшого дипломатического инцидента. Она также дала кому-то не ту книгу для подготовки к экзаменам, а потом заметила, что каждый раз, когда слышит чьи-то шаги на ступеньках ее книжного фургона, прячет за спину книгу «Что делать, когда вы в ожидании». В фургоне висели маленькие люстры и стояли светлые голубые стеллажи, в углу разместились бескаркасные кресла и маленький столик для детей, а теперь к ним добавился еще и беспроводной Интернет – вайфай работал, только когда ветер дул в нужном направлении, – и многие старые жители Кирринфифа заявляли, что это колдовство.

Наконец Нина повела свой фургон через холм и дома сразу проверила рагу, которое оставила утром на малом подогреве, а потом встретила усталого Леннокса мягкой улыбкой и крепким поцелуем.

– Книга? – спросила она после ужина.

– Ох, Нина! Я слишком измотан для таких штучек, ты же знаешь, – ответил Леннокс.

Но потом он увидел ее лицо.

– Ай, ладно, но только чуть-чуть, – сказал он, заставляя пастушеского пса Парсли сесть рядом.

Нина с сильно бьющимся сердцем достала выбранную ею книгу из маленького бумажного пакета, которым она пользовалась, чтобы сохранить в чистоте переплеты книг. Книга называлась просто – «Привет!» – и была прекрасно иллюстрирована слегка импрессионистскими рисунками, показывавшими весь путь младенца. Сперва в черно-белых красках, потом с каждой страницей рисунки становились все более и более понятными и обретали цвет – сначала там словно плыли облака, потом они обретали форму, – и, наконец, на самой последней странице, прекрасно исполненной, был очень четкий рисунок младенца и матери, которые смотрели друг другу в глаза, и под рисунком – одно-единственное слово: «Привет!»

Вместо того чтобы сразу, как обычно, заснуть, Леннокс внимательно слушал, пока звучал голос Нины и переворачивались страницы. Он смотрел на Нину так, словно видел ее впервые. Даже Парсли бодрствовал, чувствуя атмосферу в комнате.

Когда Нина закончила читать, ее руки чуть заметно дрожали. Она с решительным видом закрыла маленькую книгу в твердом переплете и опустила глаза. Наступило долгое молчание, слышалось лишь тиканье стоявших на старом буфете древних часов, которые нужно было заводить раз в неделю. Тик-тик-тик.

Нина больше не могла это выносить.

Она медленно подняла голову. Леннокс смотрел на нее со странным недоверием.

– Ты мог хотя бы сказать мне, что счастлив, – быстро произнесла Нина.

– Ох! – выдохнул Леннокс. И в своей обычной сдержанной манере добавил: – Ну да.

Нина тревожно всмотрелась в его лицо.

– Я понимаю, что мы этого не обсуждали, – сказала она. – Но с другой стороны, я была бы не против обсудить это…

– Так, – кивнул Леннокс.

– А это должно бы стать поводом для обсуждения, – продолжила Нина, – когда ты вообще решишь поговорить. То есть ты доволен? Ты рад?

Он с ужасом уставился на нее.

– Конечно! – выпалил он наконец, как будто его изумила сама мысль о том, что Нина могла вообразить нечто другое. И он действительно изумился.

– Ну, вот мы все работаем и работаем, – пробормотала Нина. – И вроде и дальше так будет…

– Ну да, конечно. Я же фермер.

Нина просияла улыбкой, когда Леннокс потянулся к ней и, нежно поцеловав, усадил к себе на колени. А его ладони легли на ее живот.

– Пока это только я, – сказала Нина. – Думаю, там пока что лишь горошинка.

– Ну, это мне тоже нравится. Итак, когда?

– В ноябре? Мне нравится думать, что день рождения будет в по-настоящему скучный, мокрый месяц, когда и заняться-то нечем.

Леннокс испустил протяжный вздох и прижался головой к голове Нины.

– Что ж, – сказал он. – Это будет… это будет…

– Скажи хоть что-нибудь! – засмеялась Нина.

После долгой паузы Леннокс крепче прижал ее к себе.

– Идеально, – наконец очень тихо произнес он. – Это будет идеально.

И они еще долго стояли так.

Значит, с этим все было в порядке. А вот со всем остальным – не очень.

Зои позвонила Джезу. Она уже несколько недель его не видела.

Теперь Зои гадала, что нередко случалось и прежде: как же она очутилась в такой ситуации? Как вообще люди оказываются в подобных обстоятельствах?

Ох, Джез… Диджей-суперзвезда, вот такой он… Родом из Бирмингема. Он всегда выглядел намного моложе своих двадцати восьми лет.

Они с Зои никогда не жили вместе, она даже не была знакома с его родными. Зои без труда догадывалась, что́ по этому поводу думают другие: «Ты просто идиотка, какого черта ты такое допустила?!» Но позвольте заметить, ей и вслух это твердили и ее мать, и друзья, только в более резких выражениях.

В свою защиту, которая теперь стала тоньше ее банковского счета, Зои сказала бы, что Джез всегда был… что Джез невероятно хорош собой, с роскошными ресницами, широкими плечами, длинными ногами… Зои пыталась порвать с ним. Действительно пыталась. И Джез тоже, изредка. Но ведь их теперь связывал малыш, да, и Джез искренне считал, что он не вправе…

Они сняли жуткую комнатушку в Уэмбли, и Зои покрасила все, как могла, хотя обои на стенах ободрались, а в коридоре воняло подгоревшей едой, и Зои не могла протащить коляску мимо чужих велосипедов.

Зои взяла минимальный отпуск по беременности и родам – по иронии судьбы, она работала в воистину роскошном детском саду – слишком, слишком роскошном для нее, она никогда не смогла бы отправить туда своих детей. Джез попытался осесть на месте, нашел работу в каком-то офисе. А потом появился Хари – по словам повитухи, на удивление легко и тихо, но, по мнению Зои, весьма болезненно.

На некоторое время молодые родители забыли обо всем другом и наслаждались своим прекрасным малышом: он был великолепен, он был безупречен, у него были крошечные розовые ноготки, отцовские ресницы и сонные глаза и слегка надутые губки… Он оказался спокойным младенцем, с ним было легко, и его бесконечно любили. Их друзья, все молодые, любящие повеселиться и постоянно носившиеся по разным фестивалям, заглядывали к ним и приносили подарки, которые некуда было положить, из-за чего возникали лишние хлопоты. Матушка Зои приехала из Испании, чтобы навестить их, и была слегка напугана их жизнью в нищем лондонском Ист-Энде. Но тогда Зои еще думала, что все может наладиться.

А потом Джез решил, что вполне может уходить, чтобы выпить пинту-другую пива с приятелями и немножко потренироваться в работе диджея, из-за которой стал вставать очень поздно, и ему уже не хотелось возиться с Хари. Но Зои вскоре осознала, что проблема тут в том, что ребенок занимает все твое время, каждую твою секунду, потому что, если ты перестанешь присматривать за ним хотя бы на миллисекунду, он может подавиться чем-то и задохнуться или еще что-нибудь…

И Джез, чтобы прекратить споры, просто перестал приходить домой. Да, он появлялся все реже и реже, и лето в том году выдалось для Зои тяжким. К тому же рядом не было места для прогулок, пойти было некуда, и Зои просто каждый день таращилась на четыре стены их комнаты, чувствуя себя, как героиня фильма, которую заперли в камере.

Но хотя Зои не сидела в тюрьме, факт оставался фактом: у нее не было денег, так что ей оставалось лишь работать и сидеть с малышом, и ничего больше. В тот страшный период она вернулась на работу в роскошный детский сад, где привилегированных детей кормили органической пищей и спали они на специальных японских матрасиках, а Зои была вынуждена оставлять Хари в общественных яслях, где, как она думала, няни просто целыми днями смотрели телевизор.