– В семье не без урода, – отмахнулся Михаил. – Брат предложил выкупить родительскую квартиру. Оказалась арестована за невыплаченный кредит. Под неё брал. Ты знаешь главного областного банкира? Обещал оформить отказ от претензий. Так что родина не причём. Люди двери открывают, а не ветер!
Цветков внимательно осматривал стены профессорского дома. Несколько грамот от детских садов, областных учреждений в адрес землячества. Большая стопка их сложена на угловом журнальном столике. Фотографии в рамках. По ним можно определить географию общественной деятельности. Десять лет профессор руководил организацией. Он – его бессменным замом. Денег на содержание у власти не просили. Выбранная тактика позволяла решать вопросы простых людей, не оборачиваясь на областное начальство. После них секретари землячества числились на должности советника губернатора. Председатели так же не бескорыстно расставались с самостоятельностью. Добивались личных привилегий в виде почётных и заслуженных регионалов. Всё прибавка с будущей пенсии.
Взгляд остановился на массивном деревянном гербе атомной подводной лодки. Налаживали шефство. Писали в минобороны письма о присвоении почётного наименования в честь областного центра. Морякам женское имя не нравилось. Убедили. Строгий вымпел подшефной ракетной дивизии. В виде детского флажка, одноименной с областью погранзаставы в Карелии. Всё инициатива Улыбина и его. Милый детский рисунок. Большой шар, а в нём домик: девочка, мама и рояль. Без папы. Это они с Улыбиным в девяностых посещали чухловскую музыкальную школу. На улице мороз под тридцать, в здании чуть теплее. Котельная без угля на сырых дровах. Война в Чечне, мизерные зарплаты бюджетников. Отмечают юбилей школы. Её построил купец Чижов для талантливых детей бедняков. На столе домашняя закуска: салаты и соления. На десять бутылок водки одна красная. Улыбин здесь в детстве учился играть на баяне. Песню даже сочинил про Чухловку. Курят прямо за столом, стряхивая пепел в чайные блюдечки. Два мужика среди царства женщин. Молодых и старых, и не очень. Бум переезда в Москву только начинается. Он сродни колбасным поездкам в столицу в советское время. Поэтому на москвичей смотрят с придыханием. Профессор не разочаровал земляков. Под конец вечера каждой учительнице выдаёт по двадцать долларов. Глаза светились не благодарностью, а зеленью американской валюты. Тогда ещё отметил любовь провинциалок к потребительству. Моральные принципы? Где сейчас, после двадцати лет, прошлые ценности? Подводную лодку списали на «иголки», ракетную стратегическую орденоносную дивизию расформировали, музыкальную школу в поселке закрыли из-за ветхости здания.
– Послушай мою историю. Про малую родину.
Михаилу не понравился угрожающий тон профессора с особым подчёркиванием, «про малую». Так диктор на телевидении предупреждает о надвигающейся непогоде.
– С год, как хозяйство растёт, – продолжал Улыбин, – казалось бы радоваться. Да, нет. Многим не понравилось. Может зависть? «Мы домашнюю скотину давно порезали на мясо, а тут умник нашёлся»! Был бы я не москвич, наверное, не так ополчились. Сосед, товарищ по работе в местной поликлинике. Тогда ещё. После меда. Донос написал экологам. Аллергия у него от запаха коров. Ещё покойный отец предупреждал, «на подхалимство и ложь толкают гены». Батька его Степан Дворников доносами промышлял. А дед во время войны, мастером в лесу работал. На заготовках. Без одной руки был, потерял по детской шалости. С родственниками моими дружил. У тех семья человек десять. Хозяин на фронте без вести пропал. Нашёлся в сорок третьем. В плену немецком. Через Красный Крест весточку прислал. Выведал про это у глупого ребенка «безрукий» и донёс в органы. Проявил сознательность, а многодетную семью лишили хлебных карточек на воюющего кормильца. Пусть, мол, немцы его самого и семью кормят. Сын «безрукого», уже после войны, поселковой мехколонной командовал. В папашу пошёл. Заявил в милицию о воровстве из собственного кабинета самого тогда ценного – Красного знамении победителя соцсоревнования. Так и не нашли. Только после развала Союза выяснилось, в гараже у него за место ковра висело. Сам у себя, получается, и упёр. Совсем свежая история. Опять жалоба, только уже от его сына. Теперешнего моего соседа и однокурсника по медвузу. Сначала запах навозный не понравился. Заявление в суд строчит. Потом его городской внук увидел мою корову и сознание потерял. Бред сивой кобылы. Какой-то немец говорил, чем наглее ложь, тем проще в неё поверить.
– Брось, выдумываешь! Кто на тебя ополчился? – попытался унять профессора-фермера Михаил, – наоборот, сочувствуют. Не понимают, какая нужда заставила профессора поросят выращивать. Лечил бы людей. Делал чего получается. А?
– Я и лечу! Только не в государственном медицинском центре, а выживаю за счет частной практики. Кто меня выдавил? Те же завистники, желающие зарабатывать на больных. Опасен для них, потому как денег не вымогал. Знают, «белая ворона» по-своему и каркает. В результате государственный центр превратили в семейный. Детей поставили заведующими кафедр. Родственников – их замами и завхозами. Горские евреи, все за одного! Не то что мы, русские. Нагадить соседу для нас милое дело. Наконец, следователи пришли. Открыли страшную тайну! Десяти лет не прошло. За одну и ту же операцию берут деньги дважды, с государства и больного.
Профессор жалобным взглядом уставился в сторону входной двери. Некогда отполированные до блеска доски, сегодня поблекли, подобно взгляду больного. На потемневшем дереве выделялись коричневые синеватые пятна. Первые признаки гниения, как следствие встречи атмосферного воздуха с теплом дома. Две невидимые силы, подобные человеческому обществу, боролись за влияние над территорией. Хозяева неосознанно сталкивали потоки воздух с улицы и жилья, открывая и закрывая двери. С другой стороны, они, как бы, уравнивали их силы. Подобным образом ведут люди, находясь в вечной борьбе с себе подобными. «Государство существует, чтобы одних людей защищать от других», – говаривал греческий мудрец.
– Остается авторитет хирурга-мамолога. Частная практика и зарубежные лекции. Можно конечно успокоиться. От древнего народа чудь, да от славян в характере упёртость. Неравнодушный я. Горько наблюдать, как ленятся мои чухловцы. Да ещё, как мухи на мед, за легкой жизнью ринулись в города. Всё равно, что мать бросить. Поманит Запад или Америка халявой, из Москвы уедут, как африканцы в Европу. За сменой территории следует измена вере православной, а за ней родному языку.
Улыбин с достоинством проповедника поднес к уху зазвонивший телефон.
– Адвокат, – предупредил с придыханием.
Цветкова задели отчаянные мысли профессора. Заполонившие столицу чужестранцы перестали удивлять. Жить в таком «национальном котле» не хотелось. Потому и возникло неосознанное желание вернуться на малую родину. Отступить. Сдать территорию, как во времена великой смуты Москву – полякам. Пораженчество зародилось несколько лет назад, на предновогодней Красной площади. Накануне праздника, по старой традиции, вышли с женой в центр. Сразу же при выходе из метро «Охотный ряд» оказались в толпе людей неславянской внешности, громко разговаривающих на чужом языке. Стало неудобно, а затем страшно от осознания своей беспомощности. Знакомые с детства по картинкам золотые купола кремлевских храмов, а ощущение, словно твою столицу захватили враги.
На работе, как и у профессора так же не все ладно. В министерстве служил советником экономического департамента. Министром пришел новый человек. По современной традиции затеял кадровую реформу. Чужих менял на своих. Михаил готовился к увольнению. Бороться за место не имело смысла, как коренным москвичам за традиционную среду. Правдолюбцев увольняли по самому справедливому закону. О коррупции. За технические ошибки в декларации о доходах. Когда отставка казалась неотвратимой, начинал искать выход, а нужно было причину. По его мнению, царские, советские и современные чиновники пеклись не о государстве. О своем месте. Потому и профукали империи. В глубине души так же боялся потерять должность. Патриотизмом бравировал, повесив в кабинете портрет Президента в военно-морской пилотке. То был очередной псевдоним эпохи.
