– И дело не только во мне или археологах. Один мой друг работает в двух местных домах престарелых, куда кладут людей в маразме, смертельно больных и так далее. Он говорит, что никогда не видел ничего такого – чтобы они так себя вели, эти старики, которые сами за собой не могут ухаживать. Он не врет – теперь это и им в голову забралось. Поэтому я и избавился от всего, отнес назад все, что взял: фигурку, чашу из черепа, дудочку – всё. И бросил в море. Я знаю, что ты думаешь, но я – человек не суеверный, не религиозный. То, что со мной случилось, неестественно. И то, что я увидел с неба через две недели после того, как нашел пещеру. И это все – часть одного целого.

– Чего?

– Моих снов. Все связано.

Одна половина Кэт не хотела больше ничего слышать. Вторая ее половина, над которой она не была властна, спросила:

– Что вы увидели с воздуха?

– Прости, что ты сказал? – Кэт не расслышала вопрос Стива. Тот вернулся в дверной проем, приглушив своим мускулистым телом джаз, игравший в колонках на крошечной кухне:

– Пюре, запеченную, жареную?

– А. Как хочешь.

Он закатил глаза.

– Ну, жареную.

Стив вернулся к плите, за чем последовал перестук ящиков с кухонными приборами.

Мысли Кэт не покидало безумное сморщенное лицо Мэтта Халла: даже прибытие Стива не изгнало призрак этого дряхлого человека с растрепанными волосами. Он стоял в дверях своего серого домика, нервно оглядывая улицу, а потом Кэтрин увидела в зеркале заднего вида, как он закрыл входную дверь, снова отгородившись от деревни. Мэтт провел здесь всю жизнь, но теперь не жил, а прятался; острый страх окончательно свел с ума этого взрослого мужчину.

Его идеи, сновидения или как бы ни называлось то, что послужило вдохновением для фантазий Мэтта, перемешавшихся с теорией заговора и паранойей, были пугающими и зачастую несвязными. Уходя, Кэт посоветовала ему сходить к доктору, зная, что Мэтт этого не сделает.

В искренности его рассказов об угрозах она не сомневалась: настоящий ужас трудно подделать, но именно такой ужас Кэтрин видела в глазах несчастного. Мэтт Халл не стал называть имен и других подробностей, но, насколько поняла журналистка, он утверждал, будто группа местных жителей терроризирует его уже несколько лет. Все эти годы он выполнял их требования, бросив парапланеризм и оставаясь на земле.

Некоторое время мысль о том, что над Мэттом издеваются, расстраивала Кэт больше, чем рассказы о мистическом влиянии пещер, но затем он намекнул, будто стал свидетелем двойного убийства.

Это до сих пор не укладывалось в голове. Бред о плохих снах и «наваждении», просочившемся из пещер, она могла выдержать, но убийство? Это он точно придумал.

О местах, лежавших между Диллмутом и Брикбером, она знала очень мало. За все время, что Кэт жила в Девоне, там не произошло ничего (кроме раскопок в пещере), заслужившего бы места в новостях. Кэтрин не припоминала даже мелких преступлений, не говоря уже о том, в чем ее пытался убедить Мэтт Халл. Работа ее была связана с престижными живописными туристическими местами – Саут-Хэмсом, Дартмуром и некоторыми частями Северного Девона. Поэтому по дороге домой после интервью Кэт размышляла, почему Шейла никогда не заказывала репортажа о поразительном возрождении Редхилла?

«Пока пещеру не открыли, их, красных людей, тут никогда не бывало».

Да, в Брикбере и Редхилле появилось и еще кое-что новое – в том числе и для Кэтрин: те, кого Мэтт Халл называл «красные люди». Именно к ним в конце концов привел его беспорядочный рассказ.

История того, как он впервые увидел этих странных существ, оказалась самой необычной из всех, что Кэт приходилось слышать в своей журналистской карьере до сих пор, – тем более что человек, рассказавший ее, признался и в навязчивом желании причинить вред, возникающем каждый раз при виде возможной угрозы. Подобное Мэтт еще не испытывал (во всяком случае, так он утверждал):

– Иногда так и краснеет перед глазами. Бывает и по нескольку часов в день. Так скрипел зубами, что два сломал. – Тут Кэт чуть было не схватила пальто и не побежала прочь.

Ярость – естественная реакция для того, кто находится в опасности, и она же – симптом депрессии. Однако рассказ Мэтта о том, как «красные люди» напали на палатку туристов, оставил Кэт в совершенном недоумении. Она не получила от Мэтта разрешения записать интервью, но, когда история приняла особенно зловещий оборот, незаметно включила на телефоне диктофон, а перед обедом заново прослушала записанное во второй спальне, служившей Кэтрин кабинетом:

– Они, эти красные люди, спустились по склонам в Слэгкомбе – неторопливо так. Просто сходились, пока не окружили тех двоих внизу, и вся долина стала как яма, ловушка, куда упали двое животных. Я оставался в воздухе, потому что то, что делалось внизу, мне не нравилось.

Одна из них была у палатки, а другой – ее бойфренд, наверно, – на пляже. Она сначала бегала туда-сюда, потом сдалась и вернулась к палатке, не знаю, почему. Я кричал: «Прыгай в воду, прыгай в воду!», но она не смогла бы меня услышать, а ее парень все это время бежал к ней от берега. Но было уже поздно – их окружили.

Все эти красные спустились в долину, голые, зато в краске – как будто не отсюда. Будто из прошлого. Я стал искать камеры – может, это кино? Но не было ни камер, ни прожекторов – все было по-настоящему, здесь и сейчас. И те двое, с палаткой, не знали, что делать, а кольцо из красных все сужалось.

В конце концов женщина сдалась – никогда этого не забуду. Я слышал ее голос, хотя слышал плохо. Она что-то кричала, не знаю что.

Сначала прикончили ее парня. Он перестал бежать, и его окружили в камышах – я видел, он поднял руки. Тут я понял, что у красных в руках что-то есть: такие штуки, маленькие и черные, будто камни.

Тут все и началось: он пытался вырваться, но красные вцепились, будто стая зверей. А потом они схватили женщину, и я понял, что хватит смотреть, и полетел на север, где остались мои вещи и откуда улетал – рядом с Уэйлэмом. Там был мой телефон, и я хотел позвонить в полицию, но эти красные ублюдки уже ждали – меня ждали, понимаешь? Трое человек. Попали туда раньше меня и смотрели в небо, как я спускаюсь, стояли вокруг моих вещей – женщина и двое мужчин. Меня они бы тоже прикончили, как тех.

Я полетел дальше, вверх по побережью, и жестко приземлился в Сэйвьор-Бэй – окунулся в воду и чуть не разбился, так меня все это потрясло. Но потом выпутался, все собрал и отправился домой.

Тогда меня и посетили в первый раз. Они ждали, пока я окажусь дома, – уже знали, кто я. Но те, кто ко мне пришел, не были красными, а… – тут Мэтт прервался, не желая указывать на личности тех, кто ждал его дома.

– Они сидели в моих креслах – взломали дверь – и недвусмысленно мне заявили, что летать больше нельзя и теперь воздух принадлежит им. Моего сына они тоже знали – назвали его имя, и я с ума сошел. А потом они сделали со мной… показали мне такое, что выбора не осталось. У меня против них не было ни шанса – я не мог ни драться, ни сбежать: это они ясно дали понять. Они сказали, что я должен оставаться здесь, чтобы можно было за мной следить и требовать кое-каких услуг, – он снова замолчал. Кэт помнила, что на этом месте Мэтт Халл стал утирать слезы.

– Красные тоже пришли тем вечером, чтобы показать, как сильно я попал за то, что увидел в долине. Первую из них я заметил в саду – она просто стояла и смотрела на окна. Я увидел ее, когда вышел с фонариком посмотреть, кто выпустил соседскую собаку, а она стояла там – голая, красная и блестящая, будто всю кожу содрали. И все волосы тоже выдрали с головы и обвили ими ее жуткое старое лицо.

Я тут же побежал в дом, но их стало еще больше. Они все смотрели в окна – красные лица, зубы… белые глаза. Никогда их не забуду – очень уж жуткие глаза.

Я так испугался, что заперся на втором этаже, в чертовом туалете, но красные кое-что оставили. На черном входе, на двери были отпечатки рук – красные отпечатки. Знак, предупреждение, как будто меня отметили. Тем вечером они показывали, какие у них длинные руки: они появятся в любой момент, если я не сделаю, что от меня хотят.