Но ведь там люди проводили отпуска, держали загородные дома и фургончики, готовили мороженое… Ей было бы легче принять эти звуки, будь они из Экваториальной Африки, чем то, что они появились там, где появились на самом деле, – в Девоне. Записи Линкольна до абсурда расходились с тем, что она знала о тех местах, – хотя, стоит признать, знала Хелен немного.

Среди попурри гортанных звуков без предупреждения раздался пронзительный… смех.

Хелен вздрогнула.

Звук напоминал несвязное лепетание сумасшедшего или вопль экзотического животного – он только создавал иллюзию произносимых слов. Конечно, Хелен не могла быть уверена, но шум все больше напоминал об обезьянах, а в криках слышалось все больше веселья, слишком злого для существа, не обладающего разумом человека.

К счастью, постепенно «смех» затих и в наушниках осталось только журчание воды. Запись перешла в белый шум. Хелен знала, что больше никогда не включит ни эту запись, ни любые другие диски из коробки Линкольна.

Она вышла из комнаты, пересекла лестничную площадку, села в дверях комнаты Вальды и стала следить за спящей дочерью.

«Ты ведь здесь проходил, братик? И здесь, и тут? Здесь ступали твои потертые ботинки? Этим видом ты наслаждался, присев на корточки? Этот морской ветерок шевелил твои рыжие волосы?»

С помощью Google Maps, путеводителя для пеших туристов и надписей на дисках Хелен смогла определить заливы и бухты, где брат записывал свои странные файлы, и уже на рассвете отыскала первые два места.

Каждая из этих непримечательных бухт располагалась возле Диллмутского залива, где остановилась Хелен, и в каждой пещере между морем и окруженными лесом обрывами нашлось предостаточно трещин и расщелин – должно быть, в некоторых из них микрофоны Линкольна и записали вздохи, ворчанье и перезвон ручьев, спрятанных в толще земли.

Затем следовало место предпоследней записи – Уэйлэм-Пойнт; между ним и Хелен лежало добрых одиннадцать километров езды. Там путь вел от берега к окрестностям одной фермы у Редстоун-Кросс, где Линкольн услышал жуткие вопли животных, оставшиеся в последнем файле SonicGeo. Эти два места – странные памятники последнему лету, когда улыбка Линкольна еще освещала эту жизнь, – Хелен собиралась навестить последними.

Ее интересовали только места, которые брат перед своим концом посчитал важными (за исключением моста у Бристоля – его Хелен точно не хотела видеть). За десять месяцев до Брикбера Линкольн исследовал Дартмур, но на это у нее не было времени: именно здесь, в своей палатке, среди этих скал ее братик в свои последние несколько недель казался счастливым и полным воодушевления.

Однако его внутренний мир в те дни оставался для Хелен таким же непроницаемым, как тьма в пещерах, где Линкольн лазил в одиночестве; таким же загадочным, как странные подземные песни, призвавшие его сюда.

Его сестра приехала сюда, чтобы наконец-то лучше понять брата и разгадать, что же вызвало у него такой энтузиазм, но в первую очередь – чтобы сделать то, что не смогла шесть лет назад: попрощаться.

Все, что Хелен могла ему дать, – четыре дня на побережье, два из которых уйдут на дорогу между Девоном и Уолсаллом. Каждый час был на счету, и она пустилась в путь очень рано, морально подготовившись: день предстоял эмоциональный. Впереди лежала пустая прибрежная дорога, за что Хелен благодарила высшие силы, не желая, чтобы кто-нибудь увидел, как она говорит сама с собой или плачет. Дома плакать нельзя было из-за Вальды, с которой она последние шесть лет не расставалась ни на день.

От Диллмута Хелен шла пешком, удивляясь, как изменилась местность и насколько труднее стало по ней передвигаться. Между двумя бухтами лежало около девятнадцати километров, но, если бы кто-то показал ей две фотографии побережья – одну из окрестностей Диллмута, другую из окрестностей Брикбера, – сказав, что это фото из двух разных стран, Хелен поверила бы.

Землю вокруг забитой яхтами миллионеров Диллмутской бухты укрывала зеленая мягкая мантия елового леса. Она напоминала одновременно Швейцарию и тропики – сосновые рощи рядом с пышными пальмами в частных садах. Город, встроенный в холмы и обрывы и украшенный огромными красивыми домами, оплетал просторное сверкающее устье с пляжем цвета тростникового сахара. Там под особняками миллионеров стояли навытяжку их пришвартованные яхты, будто королевский кавалерийский полк с белоснежными блестящими копьями наготове. Поэтому Хелен и решила там остановиться.

С первого же взгляда бухта очаровывала ее; при мысли о том, в какой роскоши живут местные обитатели, она сперва почувствовала себя почтенной, а потом – лишней. Она размышляла, не видел ли кто-то с этих яхт, скользящих вдоль побережья, как в одной из долин тонкие нейлоновые стенки маленькой палатки Линкольна дрожат под теми же ветрами, что теперь нападают на его сестру?

Последний путь Линкольна вел его – а теперь и ее – мимо Диллмута, то вверх, то вниз по гористому «ошейнику» фермерской земли над зазубренным берегом. Здесь на километры вокруг не встречалось человеческого жилья, не считая горстки ферм и одного дома Земельного фонда. Над морем, будто курганы забытых богов, возвышались непрерывные холмы.

Побитую ветром землю покрывали длинная и грубая трава, похожая на пшеницу, да ломкий красный вереск. Кругом бродили черные овцы и маленькие стада таких же черных пони. Колючие кустарники и черные деревья разделяли территорию на лоскуты, словно одеяло; ручьи выливались из долин на свинцовые пески; грубые лица черных вулканических скал мрачно смотрели в пустые выемки бухт, куда надо было спускаться на канате.

Хелен давно миновала Диллмут с его яхтами и огромными белоснежными особняками, и даже вода под ее ботинками у прибрежной тропы казалась непригодной для плавания. Когда туча с пустошей поплыла на запад, море сменило цвет с бирюзового, будто ацтекские украшения, на сланцевый.

Хелен шла мимо двух гончарных печей, обвитых плющом, мимо установки для цемент-пушки времен Второй мировой, мимо заброшенной сидровой фабрики – они все лежали в руинах. Земля была старой, исполосованной шрамами и травмами, зато теперь ее никто не трогал.

На полдороге между двумя бухтами, когда Хелен приближалась к Уэйлэм-Пойнту, ее охватило такое чувство одиночества перед бескрайним небом и морем, что она ощутила приступы паники.

Как только брат выдерживал? Он здесь неделями оставался один. Или кто-то был с ним в этих далеких краях? Но кто? Уж точно не Вики, с которой Линкольн находился в долгих и сложных отношениях. Эта молодая, мрачная, ревнивая женщина с круглым лицом на его похоронах явно все время беспокоилась только о том, как выглядит. Хелен не могла не задуматься, как мало доброты ее брат при жизни видел от женщин – в том числе от нее.

Сама она торопилась повзрослеть и покинуть дом: Хелен подгоняло тщеславие и постепенно растущий стыд своего происхождения. Однако ничего не получалось: куда бы она ни пыталась пристроиться, ей нигде не находилось места. Возможностей попадалось мало, зарплаты были низкими, а любовники – либо инфантильными, либо ей не подходили. Наконец Хелен утомилась, вернулась домой, на какое-то время сошлась со старым бойфрендом Митчем, который всегда хорошо с ней обращался… и забеременела – не прошло и двух месяцев. Теперь Митч жил в Австралии, едва общался с Хелен, не считая банковских переводов, и не проявлял никакого интереса к Вальде.

Хелен поднималась по склону к далекой скамейке у края обрыва, параллельно размышляя над тем, почему внешнее впечатление, производимое Линкольном, так не сочеталось с его смертью? Если верить матери, маска беззаботности, которую брат надел в подростковом возрасте, не покидала его лица до самого конца. «Расслабленный малый» – так обычно его все описывали. Он смотрел с оптимизмом даже в будущее, невзирая на все доказательства, что ничему хорошему там места не было. Это не давало Хелен покоя. Ее брат родился хиппи, вот только ошибся десятилетием. «Но покончить с собой…»