Старики прониклись поступком Бретта и неважно, какого мнения они при этом были о Терри.

  - Я горжусь тобой, сын, - сказал мистер Гейслер-старший дрожащим голосом. - Чёрт побери, мой мальчик, как же я тобой горжусь!

  После этого звонка Бретт редко задумывался о близких, о семье, об оставшихся в "Дельте" друзьях. Той ночью в переулке для него началась новая жизнь и в этой новой жизни всё завертелось слишком быстро. Новая работа, уйма новой и невероятной информации, знания и тайны, от которых можно было очуметь. А если он и задумывался о былом и о людях, которые были ему небезразличны, то как о чём-то далёком, что навсегда осталось позади, как предыдущие воплощения в бесконечном колесе сансары. Вся его жизнедеятельность отныне свелась к одному - поискам и уничтожению имаго.

  - Это единственное решение проблемы, друг мой, уж поверь мне! - постоянно повторял старший агент Донахью, словно Бретт мог об этом забыть или вдруг начал сомневаться.

  Но Бретт всё помнил и не ведал никаких сомнений, правда воспринимал происходящее как солдат. Враг напал на твою страну и на твой народ, враг, которого невозможно принудить сдаться, потому что само его естество требует человека в качестве пищи. А значит врага нужно уничтожать, всё логично.

  Это же касалось и его отстранённости от друзей и семьи. Если враг способен нападать, как на Теслу, то лучше держаться подальше от тех, кто тебе близок и дорог, чтобы они ненароком не стали заложниками твоей работы. Бретт холодел, представляя, как имаго пожирают кого-то из его близких или друзей. С него достаточно было одного Терри Уильямса. По крайней мере, когда имаго решит закусить Бреттом Гейслером, он сумеет дать ему отпор, а вот его друзья и близкие нет.

  - Теперь я понимаю, почему уделом каждого агента становится жизнь в одиночестве, - сказал Бретт, когда узнал, что у Руфуса Донахью до сих пор нет ни жены, ни детей и он не планирует их заводить.

  - Не в одиночестве, друг мой, а в уединённости, - поправил тот. - Это разные вещи. Пошевели извилинами и ты поймёшь.

  Бретт лишь понимал, что как это ни назови, суть не изменится. Не то, чтобы из головорезов "Дельты" получались лучшие в мире семьянины (учитывая характер их работы), всё же такое было возможно. И вот он представил себе следующую картину: он женится на какой-нибудь приличной бабёнке, максимально непохожей на Эшли Адамс, у них родится чудесный малыш или даже не один, и вот как-нибудь вечером они в компании приехавших погостить родителей (допустим, на Рождество) усаживаются все вместе в гостинной перед телевизором, вдруг в воздухе начинает клубиться чернота, которую никто, кроме Бретта не видит, и оттуда вылезает уродливая пасть имаго. Домочадцы ни о чём не подозревают и потому никак не могут понять, на что это в ужасе таращится Бретт и почему орёт не своим голосом. Не имаго, а Бретт и излучатель в его руке пугают семью. Они не двигаются с места, покуда их не окутывает клубящейся чернотой, отчего они мгновенно умирают. Но имаго не пожирает их, оставляет как Теслу - в качестве наглядного примера, в качестве недвусмысленного послания.

  После таких мыслей не возникало не только никакого желания заводить семью, но даже просто пригласить армейских друзей пропустить стаканчик. Как бы Бретт мог болтать с ними, шутить и улыбаться, зная, что они всего лишь потенциальное блюдо на шведском столе имаго? Как бы он мог сидеть с ними поздно вечером в баре или гулять с девушкой при свете луны, зная, что в нескольких кварталах от него в это же самое время имаго, возможно, пожирает какого-нибудь обкуренного подростка, идущего домой с тусовки или рисовальщика граффити, залезшего на рекламный щит?

  И в разговорах с семьёй и во время дружеских посиделок с бывшими сослуживцами неизбежно всплывает тема работы. У бойцов "Дельты" в меньшей степени, но тем не менее. Что о своей теперешней работе мог бы поведать Бретт? Правду говорить было запрещено, пришлось бы врать или отмалчиваться. С каждым днём, с каждым годом враньё бы множилось и он бы в конце концов сам в нём запутался. К тому же практика показывает, что друзья и родные зачастую воспринимают чью-то постоянную ложь как предательство. Начинаются ссоры, ругань, раздоры... Да и постоянное молчание не улучшает отношений.

  Бретт внутренне смирился с тем, что отныне и на неопределённый срок единственным спутником его жизни будет Руфус Донахью, так же, как у Руфуса - Бретт Гейслер. Смирился он и с тем, что однажды имаго, возможно, его убьют. Это его не особо волновало. Боевая закалка приучила Бретта относиться к возможной гибели философски. Убьют значит убьют. Раз прикосновение имаго убивает мгновенно, то чего ж бояться? И хоть в "Дельте" учили терпеть боль и пытки, всё же смерть страшна, когда длится долго и мучительно, когда жизнь с кровью и болью выдавливается из тебя по капле, причиняя неописуемые страдания. К чести имаго, они не заставляли свои жертвы страдать.

  По мере вовлечения в деятельность отдела у Бретта возникали неожиданные вопросы.

  - Что, если убивать имаго до окончания трапезы? - спрашивал он. - Разве так не честнее было бы по отношению к жертве и к её родным? Ведь так семья могла бы получить хоть какие-то останки, чтобы достойно похоронить.

  Большинство подобных разговоров проходили в машине. Старший агент Донахью поворачивался к Бретту с выражением бесконечного терпения на лице.

  - Ты всерьёз полагаешь, что отдел вручил бы останки родственникам? Те самые останки, которых только что касался имаго?

  Он со вздохом качал головой, как бы дивясь наивности стажёра.

  - Ты что, не смотрел ни одного детективного сериала? Разве не понимаешь, что любые останки в первую очередь поступают на криминалистическую экспертизу? Нет, друг мой, недоеденная трапеза имаго осела бы в наших лабораториях и, учитывая, как медленно и тяжко мы добываем каждую крупицу знаний, все родные и близкие пострадавшего успели бы состариться и умереть прежде, чем мы вытащили бы из останков всю доступную информацию.

  Бретт догадался, что подобных останков отделом добыто уже немало и что он со своим дурацким вопросом сел в лужу.

  - Понимаю, что лишать родных возможности нормально похоронить хоть что-нибудь, кажется тебе не совсем этичным, - добавил агент Донахью, - но и ты пойми, друг мой, насколько труднее было бы объяснить убитым горем людям, как погиб родной им человек и почему это произошло. Уясни простую вещь. Вся выработанная человечеством гуманистическая этика действует лишь в обычных обстоятельствах, а в обстоятельствах необычных она, соответственно, не действует. К необычным обстоятельствам относятся хорошо знакомые тебе войны. Ты ведь участвовал в спецоперациях и наверняка видел вещи, от которых среднестатистический обыватель-пацифист пришёл бы в ужас. Так вот, причастность имаго к абсолютно любым обстоятельствам уже по определению делает эти обстоятельства необычными - со всем вытекающим.