В это мгновение у Китайца зазвонил мобильник, он сказал в трубку пару фраз и чуть погодя сообщил подельнику, что будет ещё время переломать мне кости, а сейчас приказано уходить, их уже ждут. Мне заткнули рот тряпкой и замотали скотчем поверх неё, бросили на один из матрасов, связали лодыжки с запястьями электрическим кабелем и примотали друг к другу так, что я выгнулась назад. Бандиты ушли, предупредив ещё раз, что со мной сделают, когда вернутся, и я осталась одна без возможности крикнуть или пошевелиться. Кабель резал лодыжки и запястья, шея затекла от удара, тряпка душила меня. Меня трясло в ужасе от того, что меня ожидало в руках этих убийц, действие алкоголя и наркотиков начало постепенно спадать. Во рту была тряпка и послевкусие куриного рулета, съеденного на обед. Я пыталась сдержать поднимавшуюся в горло рвоту, которой я могла захлебнуться.
Как долго я пролежала на этом матрасе? Невозможно знать точно, но по ощущениям — не менее нескольких дней, хотя на деле могло оказаться, что не прошло и часа. Очень скоро меня сильно затрясло, и я закусила пропитанную слюной тряпку, чтобы только её не проглотить. С каждый встряской кабель лишь ещё больше врезался мне в кожу. Страх и боль не давали думать, воздух, казалось, заканчивался, и я даже начала молиться, чтобы скорее вернулись Джо Мартин с Китайцем, чтобы рассказать им всё, что эти двое хотели знать, и даже отвезти их в Бьюти посмотреть, смогут ли они взорвать замки склада, и если после этого мне выстрелят в голову, такая смерть будет предпочтительнее, чем быть замученной, как животное. Мне вообще были неважны эти чёртовы деньги, и отчего я не поверила тогда офицеру Аране, отчего, отчего. Теперь, спустя месяцы жизни на Чилоэ, в относительном спокойствии, я понимаю, что это был способ заставить меня признаться: не надо ломать мне кости, пытки воздержанием и ожиданием оказалось вполне достаточно. Это, несомненно, и был приказ, полученный Китайцем по мобильному.
Снаружи уже садилось солнце, свет почти не проникал сквозь заколоченное досками окно, и внутри стояла полная тьма, а я, чувствуя себя всё хуже и хуже, продолжала умолять, чтобы убийцы вернулись. Сила судьбы. Включили свет и надо мной наклонился вовсе не Джо Мартин или Китаец, а Фредди, настолько исхудалый и безумный, что в первый момент я его не узнала. «Проклятье, Лаура, проклятье, проклятье», — бормотал он сквозь зубы, пока пытался вынуть мой кляп трясущейся рукой. В конце концов он вынул тряпку, и я смогла глубоко вздохнуть, наполнив лёгкие воздухом, кашляя и испытывая рвотные позывы. Фредди, Фредди, будь ты благословлён, Фредди. Он не мог меня развязать — узлы просто окаменели, и одной рукой мало что сделаешь, на другой же не хватало двух пальцев, и после сильных побоев её подвижность так и не восстановилась и не восстановится уже никогда. Фредди пошёл на кухню за ножом и начал воевать с кабелем, пока тот не удалось перерезать и освободить меня по истечении, казалось, вечности. У меня были кровоточащие раны на лодыжках и запястьях, но заметила я их гораздо позже, тогда я мучилась от ломки, и новая доза была единственным, что имело значение.
Бесполезно было пытаться встать: меня трясли судороги, я не могла управлять собственными конечностями. «Чёрт, чёрт, чёрт, тебе нужно отсюда выйти, проклятье, Лаура, чёрт», — повторял, точно литанию, Фредди. Он ещё раз сходил на кухню и вернулся уже с горелкой, горсткой крэка и курительной трубкой, поджёг её и сунул мне в рот. Я глубоко затянулась, это вернуло мне хоть какие-то силы. «Каким образом мы выйдем отсюда, Фредди?» — прошептала я; у меня не переставая стучали зубы. «Пешком, пожалуй, единственный способ. Вставай, поднимайся на ноги, Лаура», — ответил он.
И мы вышли пешком самым простым способом: через главную дверь. У Фредди был пульт дистанционного управления, открывающий решётку, так мы проскользнули по лестнице в темноту, двигаясь вдоль стены: он, поддерживая меня за талию, и я, опираясь на его плечи. А ведь он был ещё таким маленьким! Но храброе сердце моего друга, казалось, пересиливало его внешнюю хрупкость. Возможно, призраки с нижних этажей и видели нас, о чём сказали Джо Мартину и Китайцу, добавив, что меня спас Фредди, — этого я уже никогда не узнаю. Если им никто не говорил, в любом случае бандиты сделали соответствующий вывод, поскольку кто ещё стал бы рисковать жизнью, чтобы помочь мне.
Мы прошли пару кварталов в тени домов, удаляясь от здания. Фредди пытался остановить несколько такси, которые ехали за нами: должно быть, мы выглядели совсем плачевно. Он отвёл меня на остановку, и мы влезли в первый же подошедший автобус, не заметив, куда он идёт, и не обратив внимания ни на выражение отвращения на лицах пассажиров, ни на взгляды водителя в зеркале заднего вида. Я пахла мочой, волосы мои растрепались, а на руках и обуви были следы крови. Нас могли высадить или оповестить полицию, но и в этом нам повезло: никто этого не сделал.
Мы сошли на конечной остановке, где Фредди отвёл меня в общественный туалет, в котором я вымылась как можно тщательнее, но это не сильно помогло: одежда и волосы выглядели отвратительно. Мы сели в другой автобус, а затем в ещё один и ездили по Лас-Вегасу в течение нескольких часов, чтобы запутать следы. Под конец нашего пути Фредди отвёл меня в квартал негров, куда я ещё никогда не ходила, плохо освещённый, с пустыми в этот час улицами, скромными домами низкооплачиваемых служащих и рабочих, с плетёными стульями на верандах и внутренними двориками, полными барахла и старых автомобилей. После ужасных побоев, доставшихся за нахождение в чужом квартале, требовалось ещё больше смелости, чтобы теперь отвести меня туда. Мой друг, казалось, не особо переживал, словно обходил улицы этого района много раз.
Мы пришли в какой-то дом, ничем не отличавшийся от остальных, и Фредди несколько раз настойчиво позвонил. Наконец мы услышали громовой голос: «И кто только осмеливается беспокоить людей так поздно!» На крыльце зажёгся свет, дверь приоткрылась, из-за неё кто-то осмотрел нас одним глазом. «Благословен Господь, Фредди, ты ли это?»
Это оказалась Олимпия Петтифорд в розовом плюшевом халате, медсестра, что выхаживала Фредди в больнице после полученных им побоев, этот сладкий великан, покровительница бездомных, великолепная женщина, стоявшая во главе своей собственной церкви «Вдовы Иисуса». Олимпия распахнула свою дверь и зажала меня между коленей африканской богини: «Бедная девочка, бедная девочка». Она на руках отнесла меня на диван в гостиной и ухаживала за мной с нежностью матери по отношению к новорождённому.
В доме Олимпии Петтифорд я полностью погрузилась в ужас абстинентного синдрома, это хуже, чем любая физическая боль, но куда меньше душевной боли от ощущения себя недостойной или ужасной боли от потери кого-то столь обожаемого, как мой Попо. Я не хочу думать о том, каково было бы потерять Даниэля… Муж Олимпии Джереми Петтифорд — настоящий ангел, и «Вдовы Иисуса», несколько зрелых сеньор-негритянок, страдавших, властных и благородных женщин, сменяли друг друга, чтобы всячески поддерживать меня в самые худшие дни. Я сильно стучала зубами, и мой голос едва прорывался, чтобы попросить глоток, всего лишь один глоток чего-то крепкого, чего-нибудь, лишь бы выжить. Меня терзали дрожь и судороги, и осьминог беспокойства сжимал виски, я была взята в тиски тысячей его щупалец, когда я потела, билась, боролась и пыталась сбежать. В таком случае эти замечательные вдовы удерживали меня, качали на руках, утешали, молились и пели мне, а также ни на мгновение не оставляли одну.
«Я разрушила свою жизнь, я больше не могу, я хочу умереть», — рыдала я в какой-то момент, как только я смогла сказать что-то ещё помимо оскорблений, мольбы и проклятий. Олимпия крепко схватила меня за плечи и заставила взглянуть ей в глаза, сосредоточить на них взор, обратить внимание, выслушать её. «Кто тебе сказал, что всё будет легко, девочка? Держись. Никто от этого не умирает. Я запрещаю говорить тебе о своей смерти, это грех. Вверь себя в руки Иисуса и проживёшь достойно семьдесят лет, которые у тебя ещё впереди».
