Моё путешествие с севера Калифорнии до Чилоэ началось на благородном жёлтом «фольксвагене» моей бабушки, пережившем с 1999 года семнадцать аварий, однако резвом, как «Феррари». Я уехала в середине зимы, в один из тех ветреных и дождливых дней, когда залив Сан-Франциско теряет цвета, и пейзаж кажется нарисованным перьевой ручкой в бело-чёрно-серых тонах. Моя бабушка управляла в своём стиле, стремительно, вцепившись в руль как в спасательный круг и глядя больше на меня, нежели на дорогу, занятая тем, что давала мне последние наставления. Она ещё не объяснила мне, куда именно собирается меня отправить. Чили — вот, пожалуй, и всё, что она сказала, составляя план моего исчезновения. В машине она раскрыла мне все детали и вручила дешёвую туристическую брошюру.
— Чилоэ? Что это за место? — спросила я её.
— Здесь есть вся необходимая информация, — ответила она, указывая на книгу.
— Кажется, это очень далеко…
— Чем дальше, тем лучше. На Чилоэ я рассчитываю на своего друга Мануэля Ариаса — единственного человека в этом мире, кроме Майка О’Келли, которого я могу осмелиться попросить спрятать тебя на один-два года.
— Один-два года! Ты с ума сошла, Нини!
— Послушай, малышка, бывают моменты, когда ты не можешь контролировать свою жизнь, и всё происходит словно само собой. Это один из таких моментов, — объявила она мне, вжавшись носом в лобовое стекло и пытаясь устроиться поудобнее, пока мы вслепую петляли по лабиринтам автострад.
Мы торопливо прибыли в аэропорт и расстались без сентиментального надрыва. Последнее, что у меня осталось в памяти о ней, — это «фольксваген», с чиханьем удаляющийся в дождь.
Несколько часов я летела до Далласа, зажатая между окошком и жирной, пахнущей жареным арахисом женщиной, а затем на другом самолёте десять часов до Сантьяго, неспящая и голодная, вспоминая, обдумывая и читая книгу о Чилоэ, восхваляющую достоинства пейзажа, деревянных церквей и сельской жизни. Я была в ужасе. День 2 января 2009 года встретил меня оранжевым небом над пурпурными горами Анд, реальными, вечными и огромными, когда голос пилота объявил о снижении. Вскоре появилась зелёная долина, затем — ряды деревьев и разбросанные пастбища, а в отдалении — Сантьяго, где родились моя бабушка и мой папа, где есть загадочный кусочек истории моей семьи.
Я очень мало знаю о прошлом своей бабушки. Она редко упоминала о нём, как будто её жизнь началась только тогда, когда она встретила моего Попо. В 1974 году в Чили умер её первый муж Фелипе Видаль, спустя несколько месяцев после военного переворота, в результате которого было свергнуто социалистическое правительство Сальвадора Альенде и в стране установлена диктатура. Став вдовой, она решила, что не хочет жить в режиме угнетения, и эмигрировала в Канаду с сыном Андресом, моим отцом. Последний в свою очередь ничем не дополнил рассказ, потому как сам мало что помнит о своём детстве, но всё ещё почитает отца, от которого остались только три фотографии. «Мы больше не вернёмся, не так ли?» — спросил Андрес в самолёте, увозившем их в Канаду. Это был не вопрос, а обвинение. Ему было девять лет, он быстро повзрослел за последние месяцы и хотел объяснений, потому что понял одно — мать пытается защитить его полуправдой и ложью. Он мужественно принял новость о внезапном сердечном приступе отца, а также о том, что его похоронили, так и не дав возможности увидеть тело и попрощаться с ним. Вскоре после этого мальчик оказался в самолёте, направлявшемся в Канаду. «Конечно, мы вернёмся, Андрес», — убеждала его мать, но он ей не поверил.
В Торонто их встретили волонтёры из Комитета по делам беженцев, которые предоставили им необходимую одежду и поселили в меблированной квартире с застеленными кроватями и полным холодильником. Первые три дня, пока оставались запасы провизии, мать и сын находились взаперти, охваченные одиночеством, но уже на четвёртый день появилась посетительница из общественной организации, хорошо говорившая по-испански, и сообщила им о преимуществах и правах каждого жителя Канады. Прежде всего они получили интенсивные уроки английского языка, и Андрес был зачислен в соответствующую школу. Затем Нидия добилась должности шофёра, чтобы не унижаться, выпрашивая у государства пособие по безработице. Это была наименее подходящая работа для моей Нини, которая и сейчас-то водит отвратительно, а тогда это давалось ей ещё хуже.
Короткая канадская осень уступила место полярной зиме, отличной для Андреса, теперь называемого Энди, открывшего для себя радость катания на коньках и лыжах, но невыносимой для Нидии, которая не могла согреться и преодолеть грусть от потери мужа и своей страны. Её настроение не улучшилось с приходом робкой весны и цветов, которые, словно мираж, возникли всего лишь за одну ночь на месте, где раньше всё было покрыто снегом. Она чувствовала себя человеком, лишённом каких-либо родственных связей, и держала наготове свой чемодан, ожидая возможности вернуться в Чили сразу, как закончится диктатура, не предполагая, что та продлится все шестнадцать лет.
Нидия Видаль провела в Торонто пару лет, считая дни и часы, пока не встретила Пола Дитсона II, моего Попо, профессора Калифорнийского университета в Беркли, отправившегося в Торонто, чтобы прочитать серию лекций об ускользающей планете, существование которой он пытался доказать при помощи поэтических расчётов и скачков воображения. Мой Попо был одним из немногих афроамериканцев в астрономии — науке с преобладающим большинством белых, авторитетом в своей области и автором нескольких книг. В молодости он провёл год на озере Туркана в Кении, изучая древние мегалиты региона, и развил основанную на археологических открытиях теорию, согласно которой эти базальтовые колонны были астрономическими обсерваториями и использовались за триста лет до появления христианства для определения лунного календаря Борана, до сих пор применяемого пастухами Эфиопии и Кении. В Африке он научился наблюдать за небесами без предрассудков. Тогда и зародились его подозрения о существовании невидимой планеты, которую он затем бесполезно искал в небе при помощи самых мощных телескопов.
Университет Торонто поместил его в гостевую комнату для академиков и, прибегнув к услугам специального агентства, арендовал для него машину. Так вышло, что именно Нидии Видаль пришлось сопровождать Пола, пока он занимал данное жильё. Узнав, что его шофер — чилийка, Пол рассказал ей, что был в расположенной в Чили обсерватории Ла-Силья, что в Южном полушарии видны неизвестные на севере созвездия, такие как галактики Малого облака Магелланов и Большого облака Магелланов, и, мол, кое-где ночи настолько светлые и климат настолько сухой, что они идеально подходят для изучения небосвода. Таким образом, он обнаружил, что галактики сгруппированы в похожие на паутину конструкции.
По одной из таких свойственных романам случайностей он завершил свой визит в Чили в тот же день 1974 года, когда Нидия отправилась со своим сыном в Канаду. Я думаю, что, возможно, они были вместе в аэропорту, ожидая каждый свой рейс и не зная друг друга, но, по их словам, это было бы невозможно, потому что тогда он обратил бы внимание на эту прекрасную женщину, и она тоже увидела бы его, поскольку негр, особенно такой высокий и физически хорошо сложенный, как мой Попо, привлекал внимание людей в тогдашнем Чили.
Нидии хватило одного утра, проведённого за рулём в Торонто со своим пассажиром на заднем сиденье, чтобы понять, что этот человек обладает редким сочетанием блестящего ума и фантазии мечтателя, но у него начисто отсутствует здравый смысл, которым так хвасталась она сама. Моя Нини никогда не могла объяснить мне, как она пришла к такому выводу, находясь за рулём автомобиля при полной загруженности дороги, но факт в том, что она полностью права. Астроном жил непонятно где, впрочем, как и планета, которую он искал в небе. В мгновение ока он мог рассчитать, сколько времени потребуется космическому кораблю, двигающемуся со скоростью 28,286 километров в час, чтобы добраться до Луны, но применение на практике электрической кофеварки его озадачивало. Долгие годы она не ощущала неуловимой дрожи любви, и этот человек, сильно отличающийся от тех, кого она узнала за свои тридцать три года, её заинтриговал и привлёк.
